Ярость жертвы

В бильярдной две двери, одна, как и обещал Витюня, вывела на лестничную площадку. Оттуда я без затруднений узким переходом вышел к лифту, на котором спустился в подвал. Люминесцентный туннель, как и в первое посещение, был совершенно пуст. Вот и черная дверь, обитая кожзаменителем, вот и глазок с резиновой шапочкой. В него я заглядывать не стал из суеверия. С помощью суперотмычки, которой снабдил меня Витюня, в два счета справился с замком. Отмычка была сконструирована так, что зубчики разных размеров передвигались и фиксировались на ней тончайшими стальными пластинами. Методом тыка можно было подобрать любую конфигурацию. Вздохнув, я толкнул дверь…

Катя лежала на черном топчане, позаимствованном в морге, укрытая простынкой, с заведенными за голову руками, прихваченными к стойкам изящными пластмассовыми браслетами. Браслеты, не милицейские, с обыкновенными застежками на кнопочках, какие продаются в секс-шопах, снял. Глупо бормоча: «Катя, Катенька, очнись, это я!» — поднял запрокинутую голову, тер пальцами виски, целовал сухие губы, щеки… Наконец она открыла глаза, и в них было столько же жизни, сколько в мутных лесных бочажках, подернутых тиной. Но меня узнала и решила, что это сон.

— Сашенька, мне плохо здесь. Давай уйдем отсюда?

Суетясь, я зажег сигарету. Дал ей, и она послушно затянулась. Сдернув серую простынку, я всю ее ощупал, освидетельствовал каждую вмятинку, каждое ребрышко. Или я тоже был в бреду, или она была совершенно целой, без следов побоев и пыток.

— Саш, щекотно же!.. — пролепетала она. — Ну ты что, совсем, что ли?!..

Не отвечая, я снова ее укрыл и тоже закурил.

— Саш, это в самом деле ты? Дай, пожалуйста, руку.

Я положил руку на ее грудь. Катя гладила ее и рассматривала с интересом.

— Тебе что, наркотики колют?

— Все время что-нибудь колют, ага, — беспечно согласилась она. — Но не больно, не думай. Даже приятно. Саш, а мы где?

— Ну как тебе сказать… Почти в санатории. Ты что, совсем ничего не соображаешь?

Капризно надула губки:

— Почему не соображаю. Все соображаю. Саш, хочу пи-пи!

Она глядела на меня с доверчивым выражением комнатной собачки. Это было чересчур. Что-то сломалось в груди, и я заплакал. Чертовы нервы! Отец, Катя — что дальше? Катино личико ответно скривилось.

— Саш, ты чего? Где-нибудь бо-бо?

Уложил ее обратно на топчан.

— Саш, ну правда? Что тебя тревожит?

В сущности, меня больше ничто не тревожило, но все-таки до рептилии мне было, пожалуй, еще далеко. Сердце бухало в ребра с пугающим хлюпаньем. Катя жмурила глаза, как ребенок, который бодрствует в неурочный час.

— Да ты спи, спи, маленькая. Я посторожу.

— А ты не рассердишься?

— Ну что ты, время позднее.

Через секунду она уснула. Я поправил простынку, поцеловал ее в лоб и ушел.

В коридоре поджидали двое мужчин. Обличьем похожие на Рашидика, крутые. Одеты в темно-зеленые балахоны, как у хирургов.

— Ну что, пойдем? — сказал один.

Привели неподалеку, в том же туннеле в соседнее помещение. Бетонированные стены, потолок, пол. Обстановка небогатая: пара стульев, мраморный стол, высокое черное кресло с изогнутыми подлокотниками. Высокий железный шкаф у стены.

— Раздевайся! — Передали друг другу сигареты, закурили. Через голову, с трудом я стянул блейзер, снял джинсы.

— Догола?

— Давай, давай, не умствуй.

Я остался в одних бинтах. Холодно не было. Тот, который распоряжался, обратился ко мне:

— Что же ты, вонючка, никак не угомонишься?

— В каком смысле?

— По дому без спросу бегаешь. Чего-то все вынюхиваешь. А с виду культурный.

Товарищ его поддержал:

— От них вся смута, от чернокнижников. Им бы только вонять. Совки поганые. По пайку соскучились.

Я сказал:

— Вы меня, наверное, с кем-то спутали. В душе я такой же честный труженик, как и вы.

— Как же в подвале очутился?

— Заблудился. Из сортира вышел и потерял направление.

Били сначала ногами, но как-то лениво. Один пнет в брюхо, покурит. Потом второй выберет местечко, прицелится, вмажет носком или пяткой и с интересом наблюдает, как я попискиваю. Перекатывали от стены к стене и даже сигареты не выпускали изо рта. Наконец им это надоело.

— Ладно, — сказал один. — Вставай, садись в кресло. Немного тебя проверим на вшивость.

Руки пристегнули к подлокотникам, лодыжки примотали к ножкам кресла. Получилась из меня голая раскоряка. Мужики полюбовались работой. Один для пробы потыкал в живот финкой-бабочкой.

— Вспомнил, — завопил я. — Вспомнил, где Гречанинов! Позовите Могола!