Ярость

– Вспомни безумную старуху Орлан, – продолжал Виктор свои размышления. – Она отрезала от себя фрагменты лица и тела, запаивала их в стеклянные капсулы и выставляла как объекты. Вспомни кошмары Гюнтера Браса, кровавые оргии Германа Нитше, Отто Мюхеля и, наконец, скальпель Рудольфа Шварцкоглера. Я хочу создать художников сильных, беспощадных к себе и чужому мнению, а твой четвероногий Артемон совсем не годен для таких страстей. У него кишка тонка, но он, безусловно, прав в одном: жизнь художника во всем своем проявлении – уже акт искусства. Это сущая правда, и нам остается только этим воспользоваться.

– Зачем тебе этот проект? – с ненавистью в голосе глухо прошептал Дольф.

– Что ты там бормочешь?

– Зачем тебе весь этот кровавый бред? – возопил Дольф, багровея. – Во что ты втягиваешь всех нас? Все эти сумасшедшие немецкие художники, которыми ты так восторгаешься, конечно же, потрясли воображение своих современников, но на годы опередили свое право быть понятыми и давно сгинули в далеком прошлом. А ведь то была старая просвещенная Европа! Однако даже в ней, при всей любви немцев к дегенеративному искусству, твои художники выглядели как выжившие из ума экспериментаторы. Нужна ли спустя тридцать лет здесь, в России, группа таких же безумцев и нужна ли «Свинье» такая репутация?

– Дольф! – раздраженно осадил его Виктор. – Мы живем в совершенно других культурно-исторических реалиях. У нас здесь не «просвещенная Европа» и не зеленые поля доброго Шира. Россия – это Мордор с дикими орками, жрущими друг друга живьем. Кровь и скандалы здесь никого не пугают, более того, они специально инспирируются в сознание людей для того, чтобы управлять общественным мнением. В нашей стране жестокость уже давно является типичным признаком психического расстройства всей нации в целом, и не мы с тобой довели несчастных сограждан до такой деградации. Я общаюсь по делам с разными людьми, и, поверь мне, даже те, кто сидит на самом верху, прекрасно все понимают. Впрочем, лично мне глубоко плевать на всех наших граждан, круг клиентов галереи не превышает и двухсот человек, а они развращены настолько, что охотно купят то, что я им готовлю.

Дольф отрицательно затряс головой, а Виктор продолжил свои увещевания:

– Послушай меня! Сейчас не время разворачивать полемику о месте художника в кризисе современной морали. Это сильный и, безусловно, резонансный проект. Не думай об обществе, не думай о журналистах, мы просто делаем свое дело! Да, проект циничен, но именно поэтому я и надеюсь на нем заработать очень большие деньги.

– Вот именно, деньги! – не выдержав, взорвался Дольф. – Допускаю, что ненормальных психов на роль таких художников ты найдешь быстро, но что они нам дадут? Помимо их личного идиотизма и неадекватности галерее нужны продажи, нужны картины, объекты, художественный продукт! А разбитый вдребезги стенд, который Штейн разворотила на ярмарке, – не продукт продажи, а прямой убыток, который мы понесли из-за возникшего скандала! Так на какие же большие деньги ты рассчитываешь в будущем? Не могу себе даже представить! Ну а полюбоваться голым задом этой истерички можно и без всякой «Ярости». Ты ведь заплатишь двадцатку за ее кровать? Так возьми эту девку и делай с ней что хочешь, если она тебе так нравится, но почему галерея должна платить за твои личные прихоти? Если ты всерьез считаешь ее художницей завтрашнего дня, то я не хочу участвовать в этом диком проекте! Не он, ни она мне не нравятся! Будь все проклято!

Последняя фраза, слетевшая с языка Дольфа, все и сказала Виктору. «Дольф, Дольф, Дольф, жирная корова, вот ты и сорвался».

– Прости меня, – вытирая платком мокрый от испарины лоб, тут же пробормотал Дольф. – Но мне действительно не по душе то, что ты задумал, мне не объяснить твою идею моим сотрудникам, не объяснить клиентам, не объяснить никому. Слишком все дико.

Дольф суетливо налил вина в первый подвернувшийся бокал и выпил.

– Нет-нет, ничего, продолжай! – издевательски вежливо предложил Тропинин. – Ты ведь давно хотел мне все высказать, но никак не решался, мучился. Да, кстати, раз уж ты стал развивать тему денег! – меняя тональность голоса на озабоченно-участливую, воскликнул Виктор. – Не хотел тебя расстраивать за ужином, но час назад у меня состоялся совершенно неожиданный телефонный разговор. Не знаю почему, но управляемые тобой художники звонят мне и требуют добиться от тебя отчета. Может, ты пояснишь мне, что все это значит?

Дольф изумленно округлил глаза, силясь понять, куда начинает клониться разговор.

– Чего ты на меня уставился? Час назад мне позвонил один из Близнецов и поначалу в слезной манере, а потом все более нагло потребовал повлиять на тебя с тем, чтобы ты заплатил им причитающиеся деньги. Так и сказал: «Картина Жизни» закончена, пора рассчитаться.

От неожиданности Дольф стал пунцовым и нервно застучал давно потухшей трубкой по столу.