Ящер 3

Не знаю, слышал ли раньше Хагстрем от своей невесты что-то подобное, но это либо круто его напугало, либо страшно восхитило, потому что он невольно отступил на шаг.

– Не думаю, что это удачная мысль.

– Он любил Джека, – сказала Норин и села обратно на диван. – Пусть он это сделает.

Довольно странным образом слова на букву «л» Хагстрему оказалось вполне достаточно.

– Ладно, – сказал он, хлопая в ладоши и затягивая меня в кружок. – Давай все это дело обсудим.

Теперь, на похоронах, Хагстрем и ББ стоят как раз позади меня, дожидаясь своей очереди отдать дань уважения своему покойному боссу и его семье. Я не спрашиваю у них, что сталось с Чесом – если захотят, сами расскажут. Надеюсь, не захотят.

Сбоку от себя я замечаю Одри, ту самую пожилую женщину, с которой Джек проводил столько времени. Сейчас Одри негромко разговаривает по мобильнику. Как обычно, она превосходно одета, очки идеально усажены на кончик ее носа. Одри чертовски похожа на добрую учительницу, которую приглашают в детсад перед началом первого учебного года, чтобы доходчиво объяснить детишкам, как хорошо им будет в школе.

Мы с Глендой двигаемся дальше в очереди, дожидаясь аудиенции с Папашей и Норин, которые принимают соболезнования в двадцати футах оттуда. Маска Папаши совсем обвисает, фальшивая кожа особенно сильно морщится под его скулами. Из-за этого он запросто кажется на десять лет старше. Наверно, так бывает, когда ты слишком потрясен горем, чтобы как следует накладывать утром лицевой клей. Или так просто бывает, когда ты теряешь сына.

Норин носит траур, и все же ее строгое платье плотно обтягивает ее бедра и великолепно подходит к ее человеческой шкуре. Совсем как Джекки Кеннеди-Онассис – горюет, но стильно.

– Она теперь главная? – спрашивает меня Гленда, пока мы продвигаемся вперед.

Я киваю.

– Мне казалось, главным станет Хагстрем, но все в свои руки взяла Норин.

– Имеет смысл, – говорит Гленда. – Ведь это она приказы по дому раздает.

Норин позволила Гленде остаться в одном из жилых помещений пентхауса Джека. Снаружи Гленде может быть небезопасно, рассудила Норин, раз она гадрозавриха, а с прошлой ночи к тому же известная сторонница бригады Дуганов. Таким образом у Гленды оказалась уйма бесплатной еды и столько настоя, сколько она могла заглотить, пока держалась тихо и не производила слишком много шума.

– С тобой славно обходятся, правда?

– Здесь, конечно, не Фонтенбло, – фыркает Гленда, – но тоже не так уж плохо.

– Послушай, здесь чертовски дешевле, чем в Фонтенбло.

– Ну да, и как раз в этом состоит твоя главная мечта насчет отпуска в Майами, – манерно протягивает Гленда. – Специальная мафиозная путевка – на две недели зарыться в высококлассных апартаментах, сожрать там и выпить все, что только сможешь. Да, такое здесь очень популярно.

Папаша едва замечает, когда мы с Глендой произносим ему слова соболезнования. Он сейчас в каком-то другом мире, и я не могу его за это винить. Отчасти мне даже хочется с ним туда прокатиться.

Когда я подхожу к Норин, она протягивает обе руки, чтобы прижать меня к себе. Я тоже крепко ее обнимаю. Норин уже по ту сторону слез – не сомневаюсь, последние два дня были слишком ими полны. Простое и целомудренное соприкосновение наших тел, кажется, теперь вполне ее удовлетворяет. Наконец Норин меня отпускает, и я медленно отступаю назад.

Гленда и Норин проходят через схожий, если не еще более официальный ритуал. Вскоре мы выбираемся из очереди и оказываемся в аудитории, где находим себе места и ждем начала службы.

– Так ты выяснил, что они сделали с Чесом? – спрашивает меня Гленда.

– Прямо сейчас я даже знать не хочу, – объясняю я. – Это не моя проблема.

Гленда пожимает плечами:

– Все-таки это ты его сдал.

– Не моя проблема, – повторяю я, сам едва веря этим словам. – Не хочу в это ввязываться.

– Вот как славно, – смеется Гленда. – Ты забавный парнишка, Рубио.

Служба начинается, и, понятное дело, она полна обычной чепухи, которую я уже сто раз слышал раньше. Священник болтает про то, каким столпом общества был покойник, как его все любили, как он хотел сделать мир лучше и тому подобное. Хотя, очень может быть, все это чистая правда. Если послушать, как о Джеке высказываются его люди, он отдавал серьезные деньги на благотворительность. Правда, он, судя по всему, ставил свою семью и своих друзей превыше всего остального, а потому все не так, как лжет нам священник. С другой стороны, хотел бы я хоть раз сходить на такие похороны, где все выкладывают как есть и принимают смерть за то, что она из себя представляет: за конец жизни, полной изъянов. Когда я в конечном итоге загнусь, я не хочу ни цветов, ни цветистых фраз. Я просто хочу, чтобы кто-то встал над моим телом и объявил: «Винсент Рубио помер, и он от всей души надеется, что вам придется по вкусу бесплатный десерт». А потом пусть бы он швырнул меня в ту дыру, которая подойдет по размеру к моему трупу.