Ящик Пандоры

Ника ушла в комнату и стала у окна, и так стояла несколько часов, не оборачиваясь, засунув руки в глубокие карманы ситцевого халата, только время от времени вынимала оттуда сигареты и спички. Она вглядывалась в опускающийся над Матвеевкой вечер, не замечая, как Шахов что-то искал, осторожно передвигаясь по комнате, потом писал и мял бумажные листы, снова писал... А когда она наконец, обернулась, то увидела, как он вложил исписанные листы в конверты, вытащил из нагрудного кармана красную книжечку и отправил ее в один из конвертов. Она следила за движениями его рук — размеренными, спокойными, но не нарочито размеренными, не нарочито спокойными, это были движения рук человека, принявшего единственно правильное решение, подведшего черту под огромным отрезком времени, под всем тем, чем он жил последние десятилетия.

Он посмотрел на Нику, увидел ее удивленно встревоженный взгляд и махнул рукой в сторону конвертов, нет, не махнул, отмахнулся от них, как от назойливой мухи, как бы давая понять, что сейчас еще не время обсуждать его проблемы, что главное сейчас — ждать возвращения домой ее сына. И Ника улыбнулась Шахову — той же улыбкой, которой она улыбалась раньше шоферу Мите,— как будто она знала о том, что было известно пока только ему самому, Шахову: о решении уйти со всех постов, государственных и партийных, посвятить, оставшуюся жизнь ей, Нике, уехать за город и поселиться в большом старом доме, который стоит заколоченным два десятилетия, наполнить его детьми, своими и чужими, истратить полученные за публикацию работ за границей деньги, ожидающие его в иностранных банках, на устройство всего этого дела и — жить, жить для себя, для Ники, для Кеши, для других детей, а следовательно и их родителей, и о многом другом, что еще не совсем ясно вырисовывалось в его воображении. И найдутся другие люди, что прекрасно смогут заменить его на всех, разом ему опостылевших, постах, от которых он просто устал, и эти люди сумеют гораздо лучше его лавировать в этом море неразберихи и тупости и будут, может быть, несравненно более полезными стране, чем он...

И снова Ника стояла у окна, считая падающие августовские звезды, снова курила, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую на подоконнике. Она не обернулась, когда раздался звонок в дверь и вошел шофер Митя и Виктор Степанович попросил его об одолжении — поехать сначала на Старую площадь в ЦК и передать дежурному один из «конвертов, затем — в Кремль, в эксведиципо Кабинета министров СССР, с конвертом,  адресованным премьер-министру Павлову; и после этого отправиться на квартиру Шахова, где упаковать в небольшой чемодан рубашки и нижнее белье по своему вкусу, а также все содержимое письменного стола.

Митя шумно вздыхал, слушая Шахова и рассматривая конверты, как будто старался угадать, что там внутри.

— Будет «выполнено, Виктор Степанович,— сказал » шофер,— за час обернусь. А вы бы спать легли, Вероника

Николаевна, утро вечера мудренее.

— Нет-нет, Митя, я жду своего маленького, уже скоро...— сказала Ника через плечо.

Митя пожал широкими плечами, недоуменно посмотрев на Шахова, но тот сделал успокаивающий жест рукой, мол, с Никой все будет в порядке. И тогда зазвонил телефон — один звонок, второй — и затих. Это был условный сигнал — свои. Ника спокойно подошла к аппарату, нажала кнопку подключения к магнитофону, как того требовала инструкция, данная работниками МУРа, и сняла трубку, когда звонок раздался вновь. В тишине квартиры из динамиков раздался резкий голос:

— Вероника Николаевна, это Романова говорит. Ваш сын в безопасности и скоро будет дома.

* * *

Полковник Романова отпустила не спавшего двое суток шофера и решила сама сесть за руль, вопреки своему обещанию этого больше не делать, но ее поездка в институт Ганнушкина должна на этот раз остаться тайной для всех. Холодная августовская ночь свистела за стеклами МУРовского «мерседеса», но прохлада гнала прочь сон, бодрила совсем было оставившие ее силы, на дорогах было пусто, машина послушно катилась по влажному от недавнего дождя асфальту. Задуманная .ею и Меркуловым операция была рискованной и целиком зависела от предстоящей беседы с Романом Гончаренко. Романову с ним связывал не один год совместной работы в МУРе, был Ромка смелым и изобретательным оперативником, хотя большим умом никогда не отличался, а она сама виновата — допустила его до работы, где запахло легкой денежкой, и проявилась его куркульская жадность, скурвился мужик на глазах, а теперь докатился до компании убийц и еще черт знает кого. Но все-таки надеется, верит она, что не до конца пропал человек, думал, наверно, что ухватил Христа за бороду, вседозволенностью упивался, а тут тебе твое место и указали, для побегушек, мол, годишься, а на большее не рассчитывай.

Романова проехала через свободный от движения мост, где в будние дни толчея из машин создавала пробки наподобие потревоженного муравейника, свернула налево к старым особнякам института.