Ящик Пандоры

Поднявшись на третий этаж, Дарий не сразу отправился в 381-й номер, несколько минут посидел в холле, собираясь с духом. Ему никогда не было в радость лезть в чужие жизни и только острая необходимость… А когда постучал и вошел в номер, то понял, что случайно попал в мир абсолютного беспорядка. На столе черт ногу сломит: кроме пустых и полупустых бутылок, фужеров, рюмок – гора окурков, недожеванные бутерброды и прочая сопутствующая застолью мишура. И повсюду раскиданные тряпки. Их было так много и такого разноцветья, что Дарию показалось уж не в секонд-хэнд ли он попал. Встретивший его мужчина один к одному смахивал на уже поседевшего Грегори Пека, только что вышедшего из-под душа. Он был в махровом халате и с полотенцем через плечо. В общем, симпатяга, только со слегка помятым лицом. Из-за двери, которая, скорее всего, вела в ванную, послышался женский голос: «Борух, кто там пришел? Если врач, скажи – пусть зайдет попозже…»

– Не волнуйся, это не доктор. – И к Дарию: – Проходите, хотя я не совсем понимаю…

А для художника представляться, что-то объяснять да еще человеку с явного похмелья, ну, знаете ли… Однако все, что полагается, было сказано, первые редуты взяты, и как-то легко и без душевных потрясений он объяснил, зачем явился и что хочет предложить. Но когда первая картина была обнародована и когда беглый взгляд Боруха, а затем и второй, более пристальный, были на нее брошены, все и завязалось. А когда из ванной показалась раскрасневшаяся, с тюрбаном на голове женщина, Дарий мысленно поаплодировал Зенону за точность наблюдения. Это действительно была красота полного и безоговорочного налива. Мед с молоком, а может, и впрямь кровь с молоком, или же крем-брюле, или же персик в сливочном… Ступая на цыпочках и оставляя на паркете мокрые следы, она прошествовала мимо и скрылась в другой комнате. Дарий увидел ее гладкую, безукоризненной формы попу. И часть груди, которую она безуспешно прикрывала банным полотенцем.

А потом… А потом они с Борухом (славное имя, священный Байкал!) допивали коньяк, дожевывали вчерашнюю закусь и понемногу входили в контекст «вся истина в вине»… К ним присоединилась уже приведшая себя в порядок женщина: оказалось, что это жгучая брюнетка, смуглоликая, не боящаяся ярких тонов: губы точь-в-точь как на рекламном ярлыке секс-шопа – ярко-алые и такие же сочные и многообещающие. А как она держала в руках фужер с коньяком и как сидела, заложив лытку на лытку! О, какие это формы! Она маячила ногой, и на ее пальцах качалась домашняя туфля с розовым бантиком, украшенным гранеными бусинами. И, как водится, сначала разговор шел по верхам: от воспоминаний об их галерейных успехах и до признания того факта, что пейзажи Дария… конечно, лучше бывают, но до сих пор нигде и никогда и вообще – дескать, это для них, много повидавших, настоящее открытие, и вряд ли еще когда-нибудь представится такое счастье и т. д., и т. п. херня. Семьдесят пять раз вслух произнесенного лицемерного вранья… Ее звали… Кто бы мог подумать? Цаля, Сара, Роза? А не хотите – Клеопатра… Клео, черт бы ее побрал! Но когда в очередной раз на груди ее, как бы случайно распахнулся халатик и Дарий узрел один из холмиков, дал о себе знать Арте… «Лежи спокойно, – обратился он к нему, – еще не время, вот кончится больничный, тогда и порезвишься…»

Вечер, который, разумеется, только условно можно назвать вечером, проходил в духе фиесты, ежегодного бразильского карнавала, когда румба сменялась зажигательным танго, пасадоблем и вновь – «Бесаме мучо»… Шла беспощадная и безграничная пьянь. Гости Земли обетованной, словно сорвавшиеся с цепи, кутили напропалую, и уж чего там говорить о Дарии… Комплименты, смутившие его душу, подхлестнули его тело на хаотическое движение: он несколько раз спускался вниз, пудрил мозги кареглазой Инессе Инцест и даже ухитрился дважды подержаться за ее грудь и один раз поцеловать в губы. Ах, если бы не травмированный Артефакт, какая бы благословенная ночь могла выпасть на его долю! Потом он забегал в бар к Зенону, который с невозмутимым видом разливал по рюмкам коньяк и неутомимо улыбался своим клиентам. Вот тебе и больные: пили за троих, а накурили так, хоть вешай топор. Потом он возвращался в 381-й номер, куда кроме хозяев и Дария заходили и уходили какие-то люди, с которыми он здоровался и обнимался, как с родными, что-то им пытался умно навязать о Гогене, о чем-то по-свойски спорил с Борухом, не выпуская из поля зрения Клеопатру и ее выдающуюся грудь… Но Борух был зорок, и когда Дарий в один пьяный момент уже склонялся, чтобы совершить шкоду, Борух поставил его на место. То есть уложил на тахту и сам присел с краю. Дал закурить и принялся рассказывать банальности о секрете Моны Лизы…