Ящик Пандоры

– Сосед, присоединяйся, – и, встав со стула, пошел навстречу Легионеру. И когда скрылся за кустами девясила, которого в палисаднике Медеи полным-полно, он начал расчет с соседом. Тот сначала не сразу понял, что ему хотят вернуть долг, и как-то недоуменно смотрел на деньги, переводил туманный взгляд на небо, начинающее вечереть, на Дария, затем снова на деньги, и что в его голове тогда происходило, было известно одному Господу. Когда подошли к столу, Медея обняла за шею Легионера и объявила, что это ее самый любимый сосед, поскольку он «безотказный». В чем его безотказность заключалась, Медея не уточнила, хотя Дарий мысленно дорисовал это прилагательное одним банальным образом, который заключался в столь же банальной формуле основного механизма мироздания – валом и отверстием, что само по себе мертво без возвратно-поступательных движений. После чего всеобщая карта народонаселения Земли неуклонно прирастает новыми душами. И новыми стволовыми клетками, и, чего уж стесняться, новыми Артефактами, и новыми лепестками девственно нетронутых вагин.

После того как первые кусочки ароматного мяса сползли с железных шампуров и после первых кое-каких тостов за столом воцарилось то, что обычно бывает в садовых беседках, в палисадниках, в кухнях и во дворцах (и даже в юртах и дивизионных палатках), – раскрепощенность закоснелых языков и почти родовые откровения и доверительность, какая, наверное, наступает в предсмертный час перед кем угодно. Но как-то так получилось, что о причине вечеринки, объявленной Медеей и касающейся светлой памяти кота Фарисея, сначала даже не вспомнили. И только после третьего или четвертого залива Пандора вдруг всхлипнула и упала головой на плечо Дария. И он услышал жалостливое сетование: «Бедненький котик, как мне его жалко…» И Дарий поднял тост во славу и во имя, и пусть земля ему будет пухом, и прочая, прочая, прочая… Мусей первым ощутил настроение Пандоры и, пододвинув к ней свой коротконогий стул, на котором он сидел у коротконогого мангала, который Мусей однажды выбрал из кучи металлолома и привез домой, обнял Пандору за плечи, что не осталось незамеченным Дарием, и что-то на ухо стал ей говорить. И ее настроение мгновенно из траурно-лирического превратилось в карнавально-победное, по крайней мере, такие нотки послышались в смехе Пандоры. Дария эта вероломная смена векторов насторожила. Более того, уколола. Ему показалось большой несправедливостью, что с ним она такая неопределенная, а вот с этим Мусеем… «Да ладно, ей хорошо, значит, хорошо и мне…», и Дарий предложил выпить за отменные шашлыки, что, по его мнению, могло оторвать Мусея от Пандоры. Так и вышло: Мусей, расправив плечи, ястребиным взглядом обвел близлежащее пространство и чинно произнес:

– Шашлык – это единственное, что остается на века. Сегодня мать моя, – осоловелый, но по-прежнему ястребиный взгляд в сторону Медеи, – переживает один из самых тяжелых дней в своей жизни. И я рад, что в этот печальный для всех нас день мы вместе – и наш Пикассо, и его прекрасная Пандора, и наш добрый Легионер, этот недобитый фашист…

– Ну, ну, Мусик, – поднялась со стула Медея, – ну какой же он фашист? Ты только взгляни в его добрые глаза, настоящие фашисты все уже отбросили копыта, а сосед наш еще живет и здравствует. Давайте лучше выпьем за мир и дружбу между народами… Мусик, а где твоя Сара? – Медея вдруг резко сменила направление парусов.

Мусей никогда не был пионером, а потому мгновенной реакции из него не вытянешь даже трактором. Он что-то промямлил, наколол на вилку сразу два куска мяса и засунул в рот, спрятав продукт за толстые щеки. И стал мясо перемалывать своими мощными неандертальскими челюстями.

– Сара осталась в городе. У нее менструазмы, праздники с красными флагами, – наконец разродился Мусей. – А зачем она тебе?

Дарий смотрел куда-то поверх кустов жасмина, за которыми едва угадывался заход солнца, и думал о чем-то своем. По дорожке прошел Олигарх и скрылся за кустами девясила. Его тень не осталась незамеченной Медеей, и она, тяжело поднявшись, отряхнула ладонью подол клетчатой юбки-клеш, отправилась на безмолвный зов самца.

– Медея, не оставляй меня здесь с этими крутыми, – попытался схватить ее за руку Легионер. – Голос его был жалок, и сам он был жалок, потому что был пьян и испытывал страшную изжогу. Еще в Сибири он травмировал весь свой детский организм, когда ловил в речушке Угрюм подлещиков, насквозь отравленных близлежащим заводом, производящим тротил для фугасных снарядов.