Ящик Пандоры. Книги 3 – 4

Непостижимый ужас раскрыл глаза Тесс, смотревшей на фотографию. Все, что пришло теперь ей в голову, жило в ее сердце все эти годы, пока не выкристаллизовалось в эту кошмарную идею. Возможно, что фотография изображала не прошлое, а будущее. Не жизнь, а смерть.

Спроси у того, кто в бассейне.

Потрясенная, Тесс выскочила из комнаты. Она схватила на кухне свой кошелек, вытащила ключи от машины и выбежала в темноту.

XXIV

20:15

Дэн Агирре стоял на кухне с телефоном в руке и неторопливо разговаривал с неизвестным собеседником.

Лаура сидела на диване, наблюдая за читающим книгу Майклом и стараясь не выпускать его из объятий своих замерзших рук. Она чувствовала, как прилипает к нему, как будто бы он был крошечный буек в тяжелом темном океане.

– Это верно, – донесся из кухни голос Агирре. – Примерно шесть футов три дюйма. Тридцать восемь лет. Вы хотите показать ей фотографию?

Он положил трубку, появился в дверях и подозвал Лауру.

– Ловок же ваш бывший муж, – сказал он. – Не зарегистрировался ни в одном отеле ни в Нью-Йорке, ни в Вашингтоне. Не пользовался самолетом, не арендовал автомобиль. Мы надеемся, что он ехал поездом или междугородным автобусом, но там его опознать будет чрезвычайно трудно. Там за день проходит перед глазами слишком много лиц, чтобы можно было вспомнить одно из них.

– Что с Хэлом? – спросила Лаура.

– Примерно двести агентов ФБР контролируют его джорджтаунский дом, его офис в Сенате и каждый пункт на пути его предвыборной кампании, – сказал он. – Они позвонят мне, когда найдут его. Это не займет много времени.

Он взглянул сверху вниз на ее мертвенно-бледное лицо. Он чувствовал ее ужас. Она выглядела как привидение.

– Они сообщат Хэлу? – спросила она.

– У них приказ – опознать его и предупреждать экстремальные ситуации, до тех пор пока все это не кончится, – сказал он. – И это все.

Он мог прочитать ее мысли. Она хотела, чтобы Ланкастеру не причинили никакого вреда. Но она также не хотела, чтобы хоть что-то из происшедшего стало широко известно – в том числе и что-нибудь о ее маленьком ребенке. Она хотела, чтобы Ланкастер жил, и жил свободно своей собственной жизнью.

Он коснулся ее руки. Она дрожала. Он знал, что она винит во всем происшедшем только саму себя.

– Не перекладывайте все на свои плечи, – сказал он успокаивающе. – Не перекладывайте все на себя. Мы не можем изменить уже случившееся. Помните, что у вас маленький ребенок.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, понимая его предусмотрительность.

– Держитесь, – сказал он. – Теперь все вопрос времени. Но он знал, о чем она думает.

Возможно, что уже поздно.

XXV

20:25

В бассейне не было ни души.

Только восьмидесятилетний сенатор Флинн из Флориды, которому врачи прописали плавание для укрепления здоровья, приходил сюда так поздно. Но он, очевидно, уже ушел. Хэл был в бассейне один.

Он решил сделать сначала пять быстрых кругов, затем пять медленных. Напряженность и лишения прошедшей недели привели его к большой потере сил. Он хотел, чтобы течение воды сняло с него груз долгих часов неподвижного сидения в самолете, накопившихся опасений и радостей кампании и освободило от расслабляющего страха, которого он натерпелся за последние шесть дней и ночей.

Мощь его рук, рассекавших воду, и работа ног принесли ему чувство удовлетворения. Быстро запыхавшись – он так мало спал эту неделю, – Хэл замедлил движение и начал, пыхтя, продвигаться вперед и назад, круг за кругом, ровными ритмичными гребками.

Он всегда считал, что плавание в одиночестве прочищает мозги лучше, чем что-либо. Но сегодня вечером он не просто освежал сознание. Он пытался смыть с себя въедливые пороки политики – мошенничество, иллюзии, противные маски публичных мероприятий, окутывающие непроницаемой пеленой правду о жизни и об истории.

Он посвятил свою сознательную жизнь миру политики. Но он никогда не делал этого выбора продуманно и чистосердечно, как другие люди, выбирающие себе карьеру по душе. Судьба распорядилась событиями таким образом, что сцена с фотокамерами и овациями, знаменами и речами должна была стать его выигрышем. Но он принял этот жребий, потому что с того самого дня, когда он потерял Лауру, он знал – в другой мир дорога для него закрыта.

Довольно странно, что он был хорошим слугой нации. Ядро его личности не было занято политикой, но оболочка, доспехи – все служило своей стране. Он мог быть более бесстрашным, возможно, более мудрым, чем другие политики, – многое указывало, что интимная жизнь его сердца проходила не на политической арене. Он был хладнокровнее, политические достижения не отвечали его мечтам.

Но не могла ли эта внутренняя разобщенность, изолированность существования его миссии вывести его из игры каким-либо неожиданным образом?