Ящик Пандоры

Она заснула и в этот раз, некоторое продолжительное довольно время проговорив с ласковым доктором о Лондоне, в котором провела самые страшные дни своей молодости, будучи вынужденной состоять в компаньонках у вздорной и жестокосердной английской леди, деля с нею убогую квартирку в грязном темно- коричневом районе столицы Туманного Альбиона и не имея ни малейшей надежды когда-нибудь вырваться из этого тесного кирпичного ада, пропитанного серым туманом сотен каминов, пожирающих свою скудную угольную пищу в обмен на слабое тепло, согревающее облепивших их бедняков. Знаменитые туманы Лондона — вот что скрывалось на самом деле за холодной завесой приукрашенной романистами тайны! Однако доктор также провел свою молодость в Лондоне, изучая медицину и начиная практику, и потому разговор их как-то сам собой окрасился живыми и яркими воспоминаниями молодости, чудом избежавшими серого налета убогой нищеты, и, засыпая в очередной раз, Ванда неожиданно улыбнулась, вспомнив вихрастого мальчишку-рассыльного из бакалейной лавки, всегда норовившего пройти под ее крохотным окошком, выходившим в чахлый, как и все в округе, подернутый угольным пеплом палисадник.

Сон уже почти смежил ее веки, и Ванда сочла, что доктор оставил ее одну, но в этот момент за тяжелым бархатным пологом кровати, который, покидая се, доктор, как обычно, не забыл опустить, она в полусне, а оттого невнятно и не понимая половины сказанного, различила голоса. Разговаривали двое: ласковый доктор и ее муж, очевидно, только что переступивший порог комнаты.

— Так вы уверены?..

— Бесспорно. Что-то таится там, в ее прошлом, причем, вероятнее всего, именно в тот период, когда она жила в Англии. Это не даст ей жить далее, ваше сиятельство, могу вас заверить, как глубокий гнойник не даст затянуться до конца старой ране.

— Но введение в транс… Об этом так по-разному пишут и говорят сегодня…

— …только одним способом. Иначе: медленное угасание сознания и полная потеря рассудка…

— Да, недуг прогрессирует…

— Так сегодня?

— …лучший день… а вернее, ночь…

Голоса сливались в один неразличимый вибрирующий звук, уже мало чем напоминающий человеческий голос, но вскоре и он растворился в полном безмолвии глубокого, спокойного сна. Оба мужчины осторожно заглянули за опушенный полог кровати, молча несколько мгновений глядели на спящую, а потом, стремясь производить как можно меньше шума, оставили ее в одиночестве.

— Сознание ее теперь свободно от страданий, — удовлетворенно заметил врач, плотно прикрывая за собой тяжелую дверь опочивальни. — Спать она будет до позднего вечера, а далее, если все сложится благополучно, мы избавим ее от них и наяву.

— Душа ее сейчас далека, — задумчиво ответил барон, перед глазами которого еще стояли разгладившиеся мягкие черты лица жены, которые бывали такими теперь только во сне.

— Сие вопрос спорный, — не очень громко и не слишком разборчиво возразил ему ученый, не желая вступать в долгий и не имеющий логического завершения спор, с почтением пропустил хозяина дома вперед и сознательно замешкался возле двери в опочивальню баронессы, якобы для того, чтобы дать какие-то инструкции неотлучно присутствующей здесь сиделке.

Имя этого человека благородными почитателями, учениками и просто потомками будет прославлено в веках, ибо он действительно был великим ученым и целителем современности, нашедшим способы бороться с безумием — самым отвратительным человеческим недугом. И все-таки в эту минуту он ошибался. Впрочем, ошибался и родовитый вельможа, спора с которым удачно избежал ученый-медик.

Душа Ванды отнюдь не витала в райских кущах, в кои иногда допускает души Создатель, дабы утвердились мы в представлениях наших о том, что есть прекрасно в этом мире, а что только представилось вдруг таковым нашему измотанному одинокому сознанию.