Ящик водки. Том 3

— Ну, теперь-то, бл…, да! И не случайно, значит, в числе первейших вопросов — отношения с Украиной! И дальше, впритык, вот ведь забавно, — идет декларация России и Штатов о прекращении холодной войны. Это «прекращение» — как бы последний аккорд во всех этих обсдачах. Последний гвоздь в гроб великой идеи. Все, мы уже никогда не будем бороться за империю, ни в каком виде. Приехали.

— Но за либеральную-то империю мы еще поборемся! Ха-ха!

— Ну, либеральная-то уже без войны.

— Да, без войны. Это уже чисто экспансия — капитала, ментальности, образа жизни, жизненных стандартов, установок.

— Это — сколько угодно! То есть как Штаты — чтобы все жители планеты ходили в бейсболках и жрали бигмаки.

— Да! Великая американская мечта. И американский вестерн перебил французский фильм.

— Значит, что должно получиться? Что иностранцы должны ходить в лаптях? В кирзе? Говорить по-русски, щи хлебать…

— Это значит, что мы должны родить жизненный стандарт, который будет адекватен всему постсоветскому пространству.

— Жизненный стандарт — это что? По бабкам или как?

— Ну, вообще что-то такое — и по бабкам, и моральное, и материальное, все. Ну, ты понимаешь, в чем была великая американская мечта?

— Это образ жизни.

— Да. И мы должны привнести его.

— Хорошо бы его сперва придумать, а после уж привносить.

— Он сам должен сформироваться. Он сейчас и вырабатывается в России.

— Может, и вырабатывается. Тебе как партийному работнику [1] виднее. Я вот еще что хочу сказать про холодную войну. Очень выразительный термин — «прекращение». Когда речь идет о войне. В войне ведь, как известно, либо победа, либо поражение. Если одна из сторон говорит о прекращении войны, то, стало быть, это не она победила. Она, соответственно, войну проиграла! Потерпела поражение. Вот я тут снова вспоминаю Игоря Малашенко. Странно, что он мне так часто приходит на ум, при том что мы с ним всего-то раза три-четыре виделись и разговаривали… И тем не менее. Он рассказывал, что его профессия была — вести холодную войну.

— Ага.

— Он то и дело ездил в Вашингтон, сидел там по полгода, по году, писал какие-то отчеты. Я его спрашивал: «А ты ненавидел их, американцев? Это ж война, даром что холодная. Ты готов был их урыть, разбомбить?» Он отвечал: «Нет, это была игра. И они понимали, и мы, что это игра. Все это сдерживание ядерное — это было как шахматы». И еще. Он считает серьезной политической ошибкой то, что от народа скрыли факт нашего поражения в войне. Об этом следовало объявить торжественно, в президентской речи. Я себе представляю, как публика собралась у радиоприемников и ТВ и отец нации говорит: «Господа! Друзья! Товарищи! Братья и сестры! Война, которую мы вели с империализмом…»

— …проиграна.

— «Война проиграна. Прошу вас мужественно пережить поражение и не терять присутствия духа. Мы больше не великая держава, мы — побежденная бедная страна. Давайте потихонечку, ребята, работать. Надо ж как-то жить…»

— Ха-ха!

— Вот Малашенко считает ошибкой, что это не было объявлено. А ты что думаешь?

— Конечно, это ошибка. Надо было формировать комплекс побежденной Германии, побежденной Японии — тогда концентрация нации бы произошла. Люди бы поняли, что они скорее ближе друг к другу, чем дальше. А так они начали искать виноватых: этот богатый, этот бедный, а что наворовали — фигня. Не было у нас ощущения поражения, и зря: ведь поражение сплачивает.

— Да. Вот я недавно у кого-то встретил мысль — чуть ли не у Немцова, он же любит про реформу армии. Мысль такая: армию нельзя реформировать по чуть, постепенно. Если бы в 45-м из вермахта начали постепенно делать бундесвер — ни хера бы не вышло. Это был бы все тот же фашистский вермахт, просто с новой формой и новой болтологией.

— Ха-ха! Они бы все время рвались в бой.

— И потому немцы тогда действовали решительно, единственно возможным способом. Они упразднили вермахт, повесили боевых командиров, ни формы, ни флага — ничего не оставили. А наняли иностранных инструкторов, которые подбирали и обучали людей, объясняли им, как себя вести, как жить по новому уставу…

— Пониженной агрессивности.

— …Вот и нам надо было признать поражение и точно так же камня на камне не оставить от советской жизни — как от вермахта.

— На самом деле — да. На самом деле, конечно, после поражения всегда наступает некий ренессанс. И Россия в этом смысле не исключение. Так было после поражения в татаро-монгольском нашествии. Россия была фактически данником Золотой Орды. Орда ведь не держала у нас оккупационную армию! Татары просто периодически проверяли, так сказать, правильность выплаты — ясак, да?

— Ясак.

— И Орда поручала это делать русским князьям, кстати говоря.

— Они сами редко приезжали. Чего мотаться? Дань собирается, князья не бунтуют — чего переться в такую даль?

— Да и холодно в России.

— И вот они время от времени говорили: поехали! Надо развеяться, пое…аться.

— Ха-ха! Они в Россию ездили, как в Таиланд — секс-туризм.