Ящик водки. Том 3

Понимаете? Неважно, по какому поводу зона восстала. Да хоть на почве самой высокой справедливости. Все равно нет другого выхода — только войска вводить. И мочить зачинщиков. Когда это однажды не было сделано, после четыре года вся страна, вместо того чтоб ходить на работу и воспитывать детей, бегала с ружьем, и толку ни от кого добиться было невозможно.

Помню, в том октябре я таки поучаствовал в создании «летописи революции». В Белом доме в самые горячие дни была корреспондент «Коммерсанта» Вероника Куцылло. И вот, когда все там кончилось, она приехала в редакцию. Причем в состоянии страшно возбужденном, еще бы — как же иначе, если по тебе палили из танковых пушек! Приезжает она, значит, и ей поручают быстренько в номер дать 100 строк. Не просто вдохновенно что-то продекларировать, а осветить новость, причем срочно, уже близился дедлайн. Это ж производство, график, дисциплина, штрафные санкции, договоры с распространителями, с почтой, с типографией, с автохозяйством — все как у взрослых. Вероника возмутилась: у нее революция, люди там погибли, ветви власти гнулись и трещали, а к ней тут с прозой жизни — да кто вы такие, тыловые типа крысы! Это было просто картинное столкновение — с одной стороны, революционный пафос и блатная повстанческая романтика, а с другой — капиталистическая экономика, в которой все завязано на деньги. В том числе и на зарплату неистового репортера Куцылло. И вот меня к ней приставили, чтоб я ей оказал моральную и техническую поддержку. Чтоб заметка была написана как положено, причем немедленно. И я провел в жизнь ту точку зрения, что твои политические симпатии — твое личное дело, а если ты подрядился делать работу, так сделай ее. В революцию все развивается по противоположной схеме. В общем, в итоге заметка про восстание была поставлена в ближайший номер. И вышел он без задержки. А Вероника после сделала про этот путч книжку, и Яковлев ее издал.

Свинаренко: Мой друг Игорь Футымский, физик и философ, выдвинул теорию. Теория такая. Если начинается бунт, то, если его слишком мягкими средствами пытаться подавить, то не будет эффекта. А если слишком жестокими, то опять будет слишком серьезное кровопускание, гражданская война, выведение экономики из строя… А нужно именно найти оптимальный вариант… Одного человека убить — мало. Сто — много. А надо десять-двадцать, причем не в подвалах из пистолета, а каким-то серьезным оружием. И тогда волна сбивается, бунт прекращается, и снова идет нормальная жизнь. В новейшее время это нам продемонстрировал Пиночет — когда он убил Альенде и с ним десяток бунтовщиков. Убил ракетой, выпушенной с боевого самолета. У нас Борис Николаич в октябре 93-го использовал ровно ту же методику. Он из танковых пушек велел пальнуть, и бунт сразу пошел на убыль. Все успокоились.

— Ну, это не Пиночет изобрел, я думаю, это значительно раньше изобрели. Но громкое, публичное, жестокое проявление непреклонности власти сразу, в начале бунта, когда власть видит, что в случае проигрыша пощады не будет, а вероятность проигрыша достаточно высока, — значительная часть бунтовщиков приходит в себя. И кстати, вот эту непреклонность в различных видах демонстрировал еще Николай Палыч, государь-император, «непреклонность» — это было любимое его слово. В его время бунтов было много. И твой любимый Астольф де Кюстин в 39-м году находился в Российской империи как раз в царствование Николай Палыча. А как император польский мятеж подавил? А как венгерский подавил? Не говоря уже о всех этих бунтах, которые были по всей России. Вот этой самой непреклонностью подавил. Пушкин об этом писал в «Дубровском». Финал, когда солдаты пришли — и деревню расстреляли. Крестьяне же там в разбойники подались во главе с Дубровским-младшим. Прислали полроты солдат — и пи…дец, всю деревню расстреляли.

— Если бы Ленина пораньше застрелили… Проявили б к нему непреклонность…

— Не-е-ет.

— Как-то тоже бы сгладилось.

— Нет. Нет. С Лениным ситуация была более сложная, там стрелять некому было — вот что.

— Ладно, спецназ какой-то оставался.

— Корниловский мятеж был летом еще при Керенском, он пошел на Питер — но остановился под Гатчиной.

— Но ты помнишь, как в «Поднятой целине» или в «Тихом Доне» кто-то говорит, кулак какой-то: «А правда, что в 1903 году большевиков было двадцать человек?» Ему отвечают — да, правда. Он говорит: «Вот бы тогда бы их перестрелять всех…»

— Ха-ха!

— А я никакого не видел путча в том октябре, потому что в это время запускался журнал новый — «Домовой». А журнал, когда запускается, то нет ни денег, ни людей. Надо и самому все писать, и за другими переписывать. Ты будешь смеяться — иногда ночевали даже в редакции. В таких случаях часто акции обещают. Но, как правило, кидают.

— Короче, ты путча не помнишь. Тогда рассказывай про «Домовой».