Ящик водки. Том 3

Очень глубокая вещь! Древний обычай не верит в доброту как в движение души: человек — это эгоистичный подонок. Вот обычай и говорит: наплевать, что ты там переживаешь — злобу, ненависть или, наоборот, сострадание. Это твое личное дело. Ты — раб Божий. Вот и слушай, что тебе говорят. Отдай бабки и иди с миром. Возрадовалось сердце — хорошо, не возрадовалось — тебе же хуже, будешь мучаться от жадности. А нищему — помог.

Железная хватка обычая загоняет человека в прокрустово ложе голых схем поведения. Он ничего не может в них поменять. Он живет по раз и навсегда заведенному клише. Что происходит у него на душе — никого не волнует. Постепенно и сам человек уже перестает интересоваться собственными переживаниями, поскольку они не являются пищей для принятия решений о поступках. Все заранее предусмотрено. Мужчина — мужественный. Женщина — скромная. Старик — мудрый и т.д. Вообразите себе чеченца — алкоголика? Как? У меня — не получается.

Чеченцу запрещено ошибаться. Поэтому однажды ошибившись (все мы смертны), он будет упираться и настаивать на собственной правоте до конца, хотя в душе будет прекрасно понимать, что выглядит глупо. От этого он будет еще сильнее злиться, в том числе и на человека, который поставил его в такое дурацкое положение. Подойти и сказать — извини старик, я ошибся, он не может. Может быть, и хочет, но кого это волнует? Нельзя. Старики, если узнают, — осудят. Когда мы жили в Казахстане, чеченский мальчик в детском садике отобрал у меня кубики. Я стал их забирать обратно, а он взял кубик и ударил меня по голове. У меня пошла кровь. Рана была небольшая, и было почти не больно. Кровь быстро остановилась. Но молоденькая воспитательница захотела заставить этого мальчишку извиниться. Мальчишка целый день простоял в углу, но так и не извинился. Когда за ним пришли родители, то его отец поднял такой хай, что воспитательница зарыдала и отказалась от своей затеи… А казалось бы, чего такого — возьми да извинись, раз не прав?

Запрещено проигрывать. Я помню, когда в молодости занимался борьбой, то на соревнованиях к нам подходили чеченцы и говорили: «Вот он завтра с тобой борется. Мы знаем — ты сильный. Но он должен выиграть, иначе мы тебя побьем». Назавтра, если кто— Нибудь из наших побеждал, то мы, зная этот чеченский заскок, домой уезжали целой толпой, а то и ребят из «Динамо» с пушками просили проводить нас на вокзал. Дикость? Но эти молодые чеченцы, что они-то могут поделать? А яхь? Как это ты проиграл? Иди тогда и убей обидчика. Иначе — позор.

Запрещено совершать прекрасные безумства, запрещено выглядеть смешным. Запрещено. Запрещено. Запрещено… Эта тошнотворная серьезность каменных чеченских лиц. Эта стать и насупленность их церемониалов. Пугающая эстетика и энергия кругового танца-зикр. Этот транс, в который они впадают… Воистину, правы чеченцы, когда говорят — трудно быть чеченцем.

У меня складывается впечатление, что в чеченском мире удобнее всех жить старикам. Все остальные — дети, взрослые, мужчины, женщины — это всего лишь прислуга для обеспечения их комфорта. Все остальные должны исполнять перед стариками какую-то бессмысленную джигитовку без начала и конца. И не в силах что— Нибудь изменить. Огромная чеченская диаспора — это следствие такого положения дел. Люди просто вынуждены уезжать, чтобы самореализоваться. Причем диаспора была всегда, а не только в последние десять лет.

Чеченцу запрещено прощать. Вот про прощение хотелось бы сказать особо. Эта тема стоит того.

Талмуд учит: «День искупления прощает грехи против Бога, а не против человека, пока потерпевшая сторона не получит возмещения» (Мишна, Йома, 8:9). В книге известного охотника за нацистскими преступниками Шимона Визенталя «Подсолнух» есть описание случившегося с ним реального события. В конце войны, когда Визенталь сидел в концлагере, охранники притащили его к умирающему эсэсовцу. Тот рассказал Визенталю, что в начале войны уничтожил евреев в одном польском местечке. Теперь, перед смертью, он понял чудовищность своего поступка и хочет получить прощение от еврея. Визенталь подумал и молча ушел в концлагерь. Спустя тридцать лет он направил описание этого случая христианским и еврейским ученым и спросил: «Был ли я прав, не простив нациста?» Христиане ответили — нужно было простить. Закон и справедливость — важные вещи, но одних их мало. Нужно еще уметь прощать. Прощение — это то, что Иисус Христос добавил к справедливости. Евреи же, опираясь на Талмуд, ответили — нет. Единственные, кто мог его простить, — это его жертвы, а они мертвы. Значит, прошение невозможно.