Ящик водки

– Ну. У Андропова интонации были живые, а этот еще и смысл вложил какой-то человеческий. Вот, мол, вы на кухнях треплетесь, а я вам о том же с трибуны скажу. Надо работать, не пудрить мозги никому, ставить вменяемых людей на должности…

– А не позже ли это все началось? Надо разобраться. О, вспомнил, я же генерального секретаря вот практически как тебя видел!

– Ну-ка с этого места подробнее.

– Слушай. В Питере есть такая площадь Восстания. Там раньше стоял памятник Александру III (скульптор Паоло Трубецкой), который сейчас во дворе Русского музея. Такой основательный всадник на основательном же першероне. Помнишь?

– Ну. В шапочке такой круглой, аська называется.

– А напротив была церковь, которую потом снесли, и на ее месте поставили станцию метро «Площадь Восстания». В эту церковь ходил академик Павлов. Даже в советское время он, лауреат Нобелевской премии, ходил туда молиться каждый день. Ему, как человеку заслуженному, не возбранялось молиться. А как только он помер, церковь и снесли.

– Вот интересно как! Глянь, формальности соблюдены, политкорректность налицо.

– Старику не мешали! В этом гуманность Советской власти проявилась.

– Во-во. А сейчас, кстати, отметили шестидесятилетие со дня смерти Вавилова – и в Питере на том месте, где он хранил образцы элитного зерна, теперь ставят резиденцию дорогого вождя и любимого руководителя.

– Да-да! Говорят, коллекция миллиарды долларов стоит.

– Ее даже в блокаду не съели.

– А сейчас уничтожат.

– Лучше бы Арманду Хаммеру продали. Как мы любим.

– Так он помер давно.

– А…

– А еще в 85-м году было сорок лет Победы. И в ее честь на ватрушке – ну, на клумбе, где был раньше памятник Александру III, – воткнули такой обелиск.

– Фаллический.

– Ну, он больше на стамеску похож.

– Которая тоже, в общем, является фаллическим символом. С элементами совершенно порнографической точности: там есть некоторая нофаллическая сплюснутость.

– Короче, обелиск наподобие того, что на Пляс де ля Конкорд. Не египетский, но тоже из монолита. Так вот, на открытие этого памятника, на майские, в Питер приехал Горбачев. Он как раз тогда начал ходить в народ. И тут появился собственной персоной на углу Лиговского и Невского. Там еще аптека была… А я как раз мимо прошел! Я только подстригся на Суворовском и шел пешочком в институт. И вижу – Горбач идет ровно на меня! Так я…

– Не томи! Ну что ты ему сказал?

– Да ничего. Я был в десяти метрах от него. Можно было при проворстве определенном подойти и потрогать рукой. Но вместо этого я забрался на фонарный столб. И смотрел оттуда.

– А зачем ты на столб залез? Типа, ты выше его?

– Нет-нет! Чтоб получше разглядеть!

– А поближе-то ты почему все-таки не подошел?

– Ну… Мне, собственно, его не о чем было спрашивать.

– А теперь, задним числом, представь, что ты сегодняшний говоришь с ним тогдашним – и?…

– Мне сегодняшнему с ним тогдашним говорить тем более не о чем. Ну посуди сам. Если я ему расскажу, что случится дальше, после 1985 года, то он мне не поверит, а его тогдашнего слушать мне сегодняшнему – уволь. Все эти его благоглупости.

Давай я тебе расскажу, что я тогда испытал, – мы же говорим об ощущениях эпохи! Так вот, я испытал ровно те чувства, которые испытал Петенька Ростов, увидев государя. Помнишь это место в «Войне и мире»?

– Нет. Ну-ка давай, освежи мне это в памяти!

Комментарий Коха (вернее, Л.Н. Толстого)

Итак, Л.Н. Толстой, «Война и мир», книга третья, глава 21.