Ящики незнакомца. Наезжающей камерой

— Ну, ту уж вы можете положиться на меня и спать спокойно. Моя политика всегда будет миролюбивой. Я не милитарист. Я никогда не понимал, почему один берет на себя право командовать другими только потому, что у него нашивки на рукавах. Я оцениваю людей только по их заслугам. Учтите, что я не враг родины, армии и даже национальных праздников и парадов, но я уважаю одну истину — все люди друг друга стоят, и тот факт, что ты родился по ту или по эту сторону границы, ничего не значит. У нас же не средние века. Нет, о войне, скажу я вам, и речи не будет, пока я стою у власти. Конечно, при этом я не из тех, кто позволяет садиться себе на голову. И диктатуры не терплю. Возврат к тирании в двадцатом веке — вещь совершенно, недопустимая. Заметьте, я человек терпимый. Попов я никогда не выносил. Это я вам говорю. Однако считаю, что всему есть предел, даже терпению честных людей. Не бойтесь — как только начнется какая-то свара на границе…

В это время задняя дверь опять приоткрылась, и супруга промурлыкала:

— Фелисьен, к тебе министр узкоколейных путей сообщения.

— Опять? — гаркнул парикмахер. — Да что же это, прямо себе не принадлежишь. Ну ладно, минут через пять буду. Налей ему, как и тому, первому. И поставь на стол коробку печенья.

Он опять взялся за работу и, прохаживаясь ножницами по затылку мсье Ленуара, задушевно произнес:

— Однако все как-то странно. Интересно, что бы это значило. Я же им запретил отвлекать меня в рабочее время. Может, какие-то новости? Я еще не успел просмотреть газеты.

— Газеты сегодня не выходили, — заметил мсье Ленуар.

— И правда. Я и забыл, что дал разрешение их закрыть. Однако не думаю, что тут Германия…

— Ну, с тех пор, как немцы заняли левый берег Рейна, от них всего можно ожидать.

— Конечно, левый берег Рейна… Что тут и говорить. Но, знаете, пока что они не заняли правый… Да нет, наверняка это не столь серьезно. Может, они немного нервничают. Они часто принимают делегации, которые сыплют бранью, от этого у них голова кругом идет. Как я вам уже сказал, это люди образованные, хорошо воспитанные, но опыта — ноль. Некоторые из них даже коммерцией никогда не занимались.

Когда парикмахер закончил работу, мсье Ленуар расплатился с ним, добавив два франка на чай, и сообщил, что зайдет после обеда купить некоторые туалетные принадлежности. Пондебуа, уже приготовивший визитную карточку, протянул ее своему ходатаю.

— Я сейчас же задействую министра путей сообщения, — пообещал тот.

— Простите, — сказал Пондебуа, — но это дело зависит от министра просвещения. Думаю, министр путей сообщения тут не сможет быть полезным.

— Разберутся, — заявил парикмахер. — Но если вам так хочется, я поймаю министра просвещения. Да, может, ему было бы и не очень приятно, что я обратился к кому-то другому. Вызову его на вечер.

Когда Ленуар и Пондебуа выходили, задняя дверь открылась в третий раз.

— Фелисьен, с тобой желает говорить министр финансов.

XIV

Дело было решенным: Милу станет писателем и возьмет псевдоним Эварист Милу. Джонни в конце концов сломил его сопротивление, представляя ему жизнь литераторов как вечный праздник, протекающий среди банкетов, генеральных репетиций, торжественных открытий и светских коктейлей. Издатели, утверждал он, идут на всякие ухищрения, чтобы заставить их взять деньги и не оскорбить при этом, а государство предлагает им разные синекуры и увеселительные путешествия за границу. Впрочем, в глубине души Милу не отказался от кино и собирался воспользоваться благоприятным случаем. Поначалу он воспротивился псевдониму, выбранному его покровителем, и привыкал к нему с трудом, но Джонни очень настаивал на имени Эварист, которое, по его мнению, источало аромат хорошей литературы и эрудиции.

Однажды после обеда мадам Ансело и ее три дочери в присутствии Джонни приступили к первому рассмотрению воспоминаний Милу, которые должны были послужить материалом для его дебюта в литературе. Необходимо было увидеть общую картину и создать атмосферу. В первый момент Эварист Милу проявил норов и разочаровал публику. Ему не удалось выудить значимых воспоминаний. Напрасно дамы Ансело донимали его описаниями мрачных пейзажей городских окраин и разговорами о возвышенности ежедневной нищеты или о магическом реализме вечеров в предместье — память его не приходила в состояние брожения. Жермен даже процитировала ему Бодлера, первую строфу из «Вина убийцы»: «Жена мертва, и я свободен. Могу напиться допьяна. Когда пустым я возвращался, мотала душу мне она». Напрасный труд. Мысли Милу были бесплодны.

— Достали вы меня своими воспоминаниями, — говорил он. — О чем я должен вам рассказывать? О том, как я работал, ел, спал?

Джонни пытался включить его механизм ассоциаций самым тенденциозным образом:

— Когда ты ходил в школу, вспомни, не было ли у тебя друга, маленького мальчика, которого ты любил больше, чем других, за его красивые глаза или нежный голосок?