Ящики незнакомца. Наезжающей камерой

— Рядовой Гертруда, у меня осталось благоприятное впечатление от вашего владения матчастью.

Снимает галстук-бабочку и добавляет…

Конец наброска сценария Носильщика.

Через неделю после нашей свадьбы с Валерией я встретил Одетту и узнал от нее, что Валентина сдала экзамены на бакалавра.

Мне было интересно, не грустит ли она, не оставила ли радость успеха тень печали на ее лице, не затуманились ли хоть чуть-чуть от этого ее глаза. Одетта удивилась моему вопросу.

— С чего бы ей печалиться? Во всяком случае я по ней этого не заметила. В день, когда объявили результаты экзаменов, она пришла сообщить эту новость со своим дядей к отцу на работу. Я находилась как раз там, в кабинете. Она была весела, смеялась. Станцевала там же с министром «ча-ча-ча». Нет, не печалилась она вовсе.

Разумеется, Лормье не считает, что смерть волшебника — слишком высокая плата за метаморфозу его дочери. Но сама Валентина? Она, несомненно, слишком рассудительна, чтобы отягощать себя воспоминаниями. Я прошелся немного с Одеттой, и она поинтересовалась, доволен ли я работой, которую она мне нашла. Работа эта была далеко не такой серьезной, как у Лормье, но для моих амбиций достаточной. Больше всего мне не хватало Жоселины, ее тонкого и щедрого сердца. Если б я остался в СБЭ, то, думаю, несмотря на ее неказистую внешность, влюбился бы в нее.

— Передайте Жоселине, что я очень часто ее вспоминаю.

— Она к вам очень хорошо относится. Я очень рада за нее, нашу малышку. Она выходит за молодого химика, который живет с ней в одном доме.

Мы расстались, и я пошел домой. Там я обнаружил Соню Бувийон, беседовавшую с моей женой. Мы пригласили ее поужинать. Уже больше трех месяцев я не заходил к ним. Глядя на ее летнее платье, счастливое и мечтательное лицо, полные руки, я не без удовольствия вспомнил тот вечер, когда сжал ее в своих объятиях.

— Татьяна уехала с мужем на машине, — ответила она на мой вопрос, касающийся ее дочери. — Ален получил отпуск на три недели. Первого июля он заехал за Татьяной в Тоннер, и они отправились в Италию, а я, после трех месяцев, проведенных в этом городишке, решила вернуться в Париж. Вот уже восемь дней, как они уехали, но я беспокоюсь за то, что будет впереди. В день их отъезда она мне сказала в нашей квартирке в Тоннере, пока он был, извините, в туалете: «Твой Ален — настоящий придурок». О! Я знаю, что она имела в виду. Парень-то красавец, всегда одет с иголочки, любит порядок, точность, знает цену своему слову, да и гордый тоже. Володя, такой гордый, что можно сказать: у него один корсет для тела, другой для голоса, а третий для ума. И вот я смотрю на него, слушаю, и он напоминает мне моего бедного Адриана — пусть он простит меня, если слышит, но только образованного, а вы же знаете, какой у мужчины серьезный вид, если он с образованием. Можно подумать, что он по жизни разъезжает верхом на коне и плюет на людей, которые топчут ее своими ногами. Как только они поженились, Татьяна виделась с ним раз в неделю, когда он приезжал по субботам в Тоннер. Меня дрожь берет, как подумаю, что они будут вместе жить три месяца, три недели в Италии, а потом в Париже. Что меня успокаивает, так это его глаза, даже не знаю, как сказать: такие у него горячие глаза, что обжигают лица женщин, да, лица, говорю я, но думаю при этом… И знаете, глаза моего зятя напоминают мне глаза одного человека, который жил в Харькове, а он был маленький такой, учитель, с большим твердым пристяжным воротничком.

— Тот учитель, что нанял Марьюшку себе в горничные?

— О! Я вам уже рассказывала?

— Да нет. Вы несколько раз начинали, но потом переходили на другое.