Яшкины дети. Чеховские герои в XXI веке (сборник)

В этот момент вошла «Скорая». Им хватило одного взгляда, чтобы понять: им тут делать нечего, а я все сидела и тупо ждала от нее еще каких-то слов. Когда ее уносили, до меня дошло, что, в сущности, она сказала все. Воистину все! Сказала и сбежала. С руками, ногами, со словами, что жизнь прекрасна. У меня в душе будто выключили свет, а сердце будто повисло на жиле и не желало стучать. И только слезы были живые и горячие.

Лошадиная фамилия

В сущности, все в жизни начинается из ничего. Конечно, если очень любопытствовать и жаждать дойти до самой сути, то нароешь микроб жизни или там какую занозу-клетку. Но наш человек устроен так, что ему это малоинтересно, ему кажется, что он до всего и так все знает, без всяких там «наук и гитик». «А я что вам говорил? Да мне сразу показалось, что начальник наш говно, но вы же распустили перед ним хвост». «А что я вам говорил» – это наш девиз жизни.

История, которая перед вами, тоже родилась из ничего, а выросла в такое, что две свеженькие могилы обрели себе постоянное место прописки, можно сказать, одна за другой.

Хочется начать с правильного слова. Значит, начнем с любви.

Они вместе учились в школе, вместе поступили в вуз и к этому моменту уже были готовы расписаться. Бабушка девушки стегала одеяло, как ее учила ее бабушка, а родители с двух сторон пыжились заработать на машину для молодых. Но не какую-нибудь навороченную иностранку (откуда?), а на недорогую китаянку или там узбечку. А то и с рук, поношенную. То есть мы будем иметь дело с низом «среднего класса». Это для понимания мысли.

Ее звали Леной Синицыной, его Колей Коневым. Пять лет любви, и уже вполне конкретной, это вам не хухры-мухры. Самое время стегать одеяло. Хотя с одеялом тоже был характерный эпизод.

Лена придержала маму в ванной и спросила шипяще так, по-змеиному, как она умела в гневе:

– Бабка что, на самом деле думает, что мы этим будем укрываться?

– Деточка, так бабушка же мастерица. Одеяло будет полупуховое. Легкое и теплое. Все женщины в их роду этим лет двести жили. И сносу – никакого.

– Не вздумайте, – прошипела Лена, – я его сразу выкину.

И всю дорогу в институт была злая, как сатана. Расстроилась. В туалете, поправляя обветренный макияж, она услышала разговор. (Помните? Она была вся на нерве.)

– А Элька меняет фамилию отца на фамилию отчима. Не хочу, говорит, быть простою крестьянкой, а хочу быть столбовою дворянкой. Теперь она будет не то Швеллер, не то Шпеллер.

– Тумблер, – засмеялся кто-то.

– Элька говорит: не буду же я простой, как три рубля, Семеновой, это дешево и не звучит. Ивановы, Петровы, Семеновы – это, девочки, плебейство.

– Лучше быть самой собой Ивановой, чем чужой Розенбаум, – сказала их отличница и по уму, и по знаниям. Такая самородная девка. Всегда со своим особым мнением. Даже вопреки профессору или там ветерану труда. – Не фамилия несет человека, а человек фамилию.

– А если фамилия неприличная?

– Есть исключения, не спорю. Но среди нас, кажется, Пердюковых нет?

– Ты не понимаешь! – кричали девчонки. – Фамилия должна украшать человека. Ты Лебедева – тебе повезло, а я, к примеру, Козлова. Конечно, я буду искать себе что-то получше. А лучше иностранное. Оно звонче.

Такое началось! Втянули и злую, как черт, Ленку. Она все еще мыслила от одеяла.

– Ты будешь менять фамилию? Ты раньше всех выходишь замуж.

– Буду!

– Ну и дура. Так ты Синицына, что-то птичье, певичье, высокое. А станешь Коневой, в смысле Лошадёвой, Жеребцовой.

Они так разгорелись, что в туалет заглянула вахтерша и спросила:

– Вас тут грабят или уже поубивали?

– Мы замуж выходим! – закричали девчонки. – За красивую фамилию!

– Дуры, – сказала вахтерша и ушла, но в голове уже несла мысль. Была она в девичестве Крюкова, а вышла за Загребельного. Загребельного загребли за ворованный шифер. Каково? И она нашла себе другого – Владимира Ильича Курицу. Так и живет с Курицей уже считай тридцать лет. Фамилия оказалась точной. Владимиром Ильичом и не пахло, все было курячим – и достаток, и здоровье, и сын-алкоголик, Сергей Владимирович Курица. И дети у того были – ну, чистые куры. И вахтерша расстроилась на всю оставшуюся ей жизнь.

Сидя на первой паре, Лена забыла о фамилии, она продолжала думать о стеганом бабушкином одеяле, под которым она будет лежать. И вот тут-то выпрыгнуло! Лежать с лошадиной фамилией!

Стоит подумать о какой-то ерунде, как выясняется, что полмира только про это и думают. Была у нее еще садиковская подружка Лизка, девчонка красивая и неглупая. Так вот, она тоже решила взять фамилию мужа матери, с которым та спрыгнула в Израиль, оставив Лизку в совершенно неаристократичной русской среде совковых интеллигентов. «Буду, – сказала всем, – Лиз Фридман».

– А не стыдно перед отцом? – спросила будущую Лиз Лариса Полянская, тоже из их садика.

– Тебе хорошо! – затараторила. – Ты Полянская. Это ж красиво. А я Шумакова. Не фамилия, а смех.

– А ты такая и есть. Шуму от тебя много, а дела чуть. Ты – суть своей фамилии.

Едва не подрались.

Все это вертелось в голове у Ленки, и она в этот же день позвонила Лизке: «Как там у тебя с фамилией?»