Ясновидец:

Они спустились в салон. Прислуга вернулась к работе. Садовник сидел теперь на стуле, врач щупал у него пульс. Судья спросил, где ружье — там, где и всегда, в сарае для садового инвентаря.

Через несколько мгновений судья был на чердаке. Слабый свет из чердачных окошек позволял ему кое-как ориентироваться в темноте. Тем не менее он все же споткнулся о старый дорожный сундук и громко выругался, ударившись рукой о потолочную балку. Исцарапанная рука снова заболела, и он вздрогнул, вспомнив о словах жены — у кота могло быть бешенство.

Все было тихо. До него доносились только приглушенные голоса снизу — начали накрывать к ужину. Кот, наверное, уже удрал, подумал он. Надо будет завтра вызвать егеря.

Несколько мгновений он постоял с закрытыми глазами, представляя себе, как он будет развлекаться с девочкой-служанкой. Она не будет протестовать, что бы он с ней ни делал — слишком молода, слишком напугана и беспомощна. Он мог бы даже убить ее.

Он уже был готов вернуться, как вдруг услышал какие-то звуки на крыше. Один из люков был приоткрыт, под ним стояла лестница.

Он вылез на крышу, чувствуя какое-то странное головокружение. Под ним простирался город, церковь Святой Марии, ратуша с ее шпилем, Артусхофф, Ланге Гассе и Лангер Маркт. Игрушечные корабли в гавани. Вдали поблескивала Висла и море.

И вдруг он услышал в себе голоса: голос утопленной им когда-то десятилетней девочки, хрип проститутки, которой он отрезал грудь в борделе в Кенигсберге, голос девочки, много лет назад бросившейся на него с ножом в гостинице в Данциге. Потом он услышал смех, истерический смех, шипение безумного кота и мучительное бормотание аббата, когда его тащили на эшафот.

Не схожу ли я с ума, подумал он.

На коньке крыши он увидел кота.

Тот стоял на двух ногах, как человек, и смеялся ему в лицо совершенно человеческим смехом, даже уголки пасти были приподняты. Теперь он слышал его совершенно ясно, кот говорил странным, пугающе беззвучным голосом. Подойди поближе, я же совсем рядом, сказал кот, подойди поближе. Судью сотрясал необъяснимый озноб. Я сошел с ума, подумал он, вот так, сразу, в одну секунду, сошел с ума.

Но что-то тянуло его вперед; это кот, подумал он, кот заставляет меня идти по мокрой от дождя крыше.

В саду, метров пятнадцать под собой, он увидел жену. Она крикнула ему, чтобы он был поосторожнее, но голос звал его дальше; вернее, не голос, а голоса, сотни голосов, они словно соединились в хор в его душе, и эти голоса звали его вперед, вперед, любою ценой — вперед. Это было невыносимо, голоса не умолкали ни на мгновение, они толкали его все дальше, к коньку крыши, где на задних лапах стоял кот и улыбался ему — улыбался совершенно человеческой саркастической улыбкой.

Внезапно он ощутил сильнейший зуд в своем изуродованном мужском органе. Он никогда не испытывал ничего подобного — словно бы тысячи блох кусали его в промежность, зуд было совершенно невыносимым, он никогда не думал, что такое возможно.

Его жена, почтенная Розалинда фон Кизинген, с ужасом следила из своего партера в саду, как он балансирует на крыше. Позже она вспоминала, что он двигался, словно в воде, движения его были неестественно медленными, и когда он упал, то падал тоже немыслимо медленно, широкой плавной дугой, прямо на выложенную камнями площадку.

С точки зрения кота все выглядело по-иному. Он видел перед собой неуклюжее животное, пытающееся скрыться от истинного или воображаемого преследователя. В глазах у этого животного застыл ужас жертвы… Но более всего он был удивлен своей собственной позой — с чего бы ему стоять на задних лапах и ухмыляться до отвращения человеческой ухмылкой?

VIII

В деревне Фосса в Абруццах человек приоткрыл дверцу платяного шкафа. На стене, позади вешалок для одежды, мгновенно возникло изображение демона. Зрелище привычно ужаснуло его, поскольку физиономия была страшно изуродована — нос отрезан, один глаз выколот, оба уха вырваны с корнем.

Человек, задыхаясь, захлопнул дверцу и со стоном опустился на пол, влекомый не только неумолимой силой земного притяжения, но и страхом, терзавшим его вот уже несколько долгих недель. Его поддерживала только его вера. Вера… люди, отравляя себе существование, часто путают веру с раскаянием и страхом перед жизнью — жизнью, полученной ими в дар, хотя они никого об этом и не просили.

И, заранее зная, что его ждет, он снова открывает дверцу. Так было все эти месяцы: жуткие сюрпризы подстерегали его и повторялись, сковывая душу его леденящим ужасом, до тех пор, пока он не переставал им удивляться. Поэтому он знает, что на этот раз мерзкая картинка исчезла, шкаф пуст, если не считать пакетика с нафталинными шариками от моли, сумки с инструментами, да еще пальто, черного, с кожаным кантом, его защиты от ночного холода и ужасов.