Ясновидящая, или Эта ужасная «улица»

— Давай поговорим как человек с человеком: что тебя заставило вести себя таким странным образом?

Оля к своим близким относилась одинаково хорошо, но откровенней всего она бывала именно с дедушкой, таким невозмутимым, таким сдержанным, хотя и большим любителем поговорить. Она сбросила туфли и села поудобней, поджав под себя ноги.

— Ну, деда Ига… мне просто не хочется быть белой вороной среди всех этих… — Она повертела руками, не зная, какое слово подобрать.

— А что, они действительно такие, как Шурик описал?

— Думаю, что похуже, деда Ига.

— И ни одного порядочного?

— Н-ну… только вот Миша Огурцов. Но и ему тоже приходится сигаретами всех угощать.

В это время раздался звонок, Оля надела туфли и пошла открыть. Появился Шурик. Тяжело дыша, он вошел в комнату и почти без запинки доложил:

— Сейчас Степка на меня с кулаками бросился, а я его за волосы, а Демьян с одним новеньким подрался, и его сестра его тазом по голове. — Он перевел дух и закончил: — А Мишка Огурцов фонарь разбил… Камнем запустил, и вдребезги. И его в домоуправление потащили.

— Да! Делишки! — пробормотал Игнатий Игнатьевич. И поднялся, услышав, что в передней хлопнула дверь. — Кируша, ты?

— Я, — ответила Кира Игнатьевна. В последние дни она возвращалась из института перед обедом, чтобы работать дома над большой статьей.

— Так вот, разреши доложить тебе обстановку, — сказал Игнатий Игнатьевич и, не садясь, сжато и точно изложил дочери содержание разговора с участковым, Олину точку зрения на события сегодняшнего дня и последние известия, сообщенные Шуриком.

Самообладанием Кира Игнатьевна походила на отца. Стройная, очень подтянутая в своем строгом английском костюме, она стояла перед Игнатом Игнатьевичем, вытянув руки по швам, стояла совершенно неподвижно, и лишь янтарные серьги ее чуть дрожали, поблескивая золотыми ободочками.

— Ну, что ж мы стоим? Присядем! — только и сказала она, когда деда Ига кончил «докладывать обстановку».

Отец и дочь сели на диван. Шурик тоже уселся поглубже в кресло, выставив перед собой ноги в пыльных сандалиях. Он приготовился слушать интересный и долгий разговор. Он не подозревал, что мама в это время раздумывает: а не выпроводить ли сыночка в другую комнату? Но, решив, что в этом пока нет нужды, она обратилась к дочке, которая медленно прохаживалась перед ней.

— Значит, ты не хочешь быть белой вороной среди этих типов?

Оля промолчала, только плечами дернула: к чему повторять то, о чем уже сказано?!

— Иными словами, ты боишься оставаться в их глазах самой собой? — продолжала Кира Игнатьевна. Она знала, чем уязвить свою дочь.

Оля опять промолчала.

— Похоже, ты просто струсила перед ними, — заметила ее мама…

— Ничего не струсила, — буркнула Оля, и тут в разговор вступил дедушка.

— Ты, Кируша, не совсем поняла, — заговорил он мягко. — Да и Оля, на мой взгляд, плохо разбирается сама в себе. Я абсолютно уверен, что она ошибается, утверждая, что не хочет быть белой вороной среди местной молодежи. Наоборот, она очень этого хочет, она лишь к этому и стремится. — Игнатий Игнатьевич помолчал, с удовольствием убедился, что дочь и внучка смотрят на него удивленно, и продолжал развивать свою мысль: — Вот давайте проанализируем: что такое белая ворона? Это символ некой особи, которая резко выделяется на фоне окружающих. У себя в школе наша белая ворона привлекала к себе всеобщее внимание выходками смелыми, порой даже наглыми, на которые далеко не каждый решится, особенно если говорить о прекрасном поле. Теперь наша Оля попала в компанию, где мордобой и даже пьянка — явление обычное. Как же нашей Оле сохранить и в этой обстановке свой статус белой вороны? Для этого существуют два пути. Первый — это стать такой тихоней, такой скромницей, такой пай-девочкой, у которой вот-вот появятся крылышки за плечами. Однако подобный путь Оле не по нутру, и я ее в какой-то мере понимаю: пай-девочки в наше время успехом не пользуются. Остается второй путь: переплюнуть своей лихостью всю компанию. И Оля этим путем пошла. — Деда Ига обратился к внучке: — Скажи, мне, Оля, во время шествия с участковым все вели себя довольно скромно?

— Спокойно, во всяком случае, — ответила Оля.

— И одна лишь ты осмелилась выхватить у кого-то бутылку и демонстративно пить из нее на глазах у сотрудника милиции?

— Н-ну… Выходит, что так.

Игнатий Игнатьевич потер ладонями колени. Ему было приятно продемонстрировать дочери и внучке, какой он хороший психолог.

— Вот-вот, вот-вот! — сказал он улыбаясь и, повернувшись всем корпусом к Оле, поднял палец. — А теперь скажи нам, пожалуйста, что заставило тебя совершить столь дерзкий поступок? Может быть, какое-то непреодолимое желание ощутить вкус дрянного вина? Или такое же непреодолимое влечение просто к алкоголю, как у закоренелых пьяниц? А?

— Деда Ига! — Оля раздраженно повысила голос. — Я, кажется, сказала, что мне, ну… не хотелось быть хуже других.

Игнатий Игнатьевич поднял указательный палец.

— Нет, Лелюшка, тебе не этого хотелось, тебе хотелось быть ЛУЧШЕ других, в том смысле, как эти «другие» понимают слово «лучше».