Ясновидящая, или Эта ужасная «улица»

В это время из подъезда вышла девчонка, поменьше ростом, чем Зураб, такая же длинноносая, с такими же черными глазами, но не маленькими, а огромными и с волосами как черные крылья, распахнутые до кончиков плеч. Девчонка постояла секунды три на ступеньке перед подъездом глядя на драку, вдруг коротко вскрикнула: «Вах!», подбежала к фанерному ящику, выдернула из него небольшой медный таз для варенья с длинной деревянной ручкой и бросилась на помощь брату.

— Русико, нэ подходи, я сам! — закричал Зураб, но было поздно: старинный медный таз опустился на макушку Демьяна и раздался такой звук, словно в гонг ударяли. Ошеломленный этим звуком, Демьян оступился и сел на асфальт как раз в тот момент, когда из Олиного подъезда выходил участковый.

— Что за дом такой окаянный! — процедил сквозь зубы Иван Спиридонович.

Сначала он растащил за шиворот Сему и Шурика, которые сразу потеряли интерес к потасовке, затем двинулся к Зурабу, Демьяну и Русико, возле которых уже стоял красивый человек кавказского типа.

— Пачэму дэротесь? За что вы его? — спрашивал он грозно то сына, то дочь.

— Я стоял, ничего нэ дэлал, — возбужденно говорил Зураб. — Он подходит, говорит: «Зачем сюда приехал?» И мнэ по морда.

— Это правда? — спросил участковый Демьяна, который успел подняться.

Тот уклонился от прямого ответа.

— А чего они вдвоем на одного?! А она меня еще сковородкой!..

Мужчина обратился к девочке:

— Русудан! А тебэ нэ стыдно? Ты ведь все-таки дэвочка.

В отличие от брата и отца, Русико говорила почти без акцента. Держа за ручку таз, который почти касался ее лодыжки, она пожала плечами.

— Я выхожу, смотрю — Зураба бьют. Ну что мне было делать?

— Нэ мэня бьют, а я бью! — запальчиво сказал Зураб. — Зачэм нэправду говоришь!

Иван Спиридонович устало вздохнул. Впереди у него было много дел поважней, а он тут путается со всякой мелкотой, что вообще не входит в его обязанности. Чутьем он угадал, что драку начал Демьян, поэтому сказал ему:

— Значит, таким образом: ты давай сейчас домой, а если еще повторится — с родителями поговорим.

— Семка, пошли! — сказал Демьян и ушел с братом в свой подъезд.

Шурик тоже заспешил к себе. Ушел и участковый, козырнув отцу Зураба и Русико, а тот обратился к Матильде:

— Много у вас таких хулиганов?

Матильда вздохнула:

— У нас все такие.

— Пачему — все?

— Так. Все. Вот только сейчас один фонарь разбил, и его в домоуправление повели…

Новый жилец немного помолчал, подумал.

— Зураб! Русико! — вдруг сказал он громко. — Если кто обидит — бей сразу по морда! Разрешаю. — Он посмотрел на Матильду. — Они у мэна очень умэют. Сам учил.

Он сказал своим ребятам еще несколько слов, но уже не по-русски и ушел, а Зураб и Русико остались. Скоро они получили от Матильды подробную характеристику каждого из юных новоселов. Услышали они и трагическую историю Лешиной любви, которая очень взволновала пылкую Русудан.

— Таких изменщиков, как эта Тамар, обязательно резать надо, — сказала она. — Правда, Зураб?

Но Зураб возразил: по его мнению, Леше следовало зарезать не неверную Тамар, а своего соперника Альфреда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Антонина Егоровна услышала из кухни, что кто-то вошел в квартиру, и решила, что это Леша, открывший дверь своим ключом. Но, выглянув в переднюю, она увидела, что с ним пришли две бабушки. Это огорчило Антонину Егоровну: она собиралась держать совет с родственницами в отсутствие внука. Однако тут же ее насторожило какое-то странное, даже какое-то торжественное молчание, с которым ее сестра и сватья вытирали ноги, снимали и вешали пыльники. Но еще больше она встревожилась, когда Евдокия Самсоновна наконец проговорила:

— Хотели пораньше. Но. Милиция задержала. В домоуправление нас. Водили.

— Господи ты боже мой! — прошептала Антонина Егоровна и добавила чуть громче: — Пройдемте в комнату. Поняв, что объяснений все равно не избежать, Леша вошел вместе со всеми в большую комнату и присел на уголок тахты. Три бабушки расположились в креслах.

— Татьяна, расскажи, — пробасила Евдокия Самсоновна, и Татьяна Егоровна поведала обо всем пережитом во дворе и в домоуправлении.

После этого, должно быть, целую минуту длилось молчание. Каждая из трех бабушек пребывала в свойственной ей позе: Евдокия Самсоновна сидела, откинувшись на высокую мягкую спинку кресла не только спиной, но и затылком; Татьяна Егоровна, подавшись вперед, положила худенькие пальцы на ручку клюки; Антонина Егоровна, одетая в свой затрапезный халат, сидела в кресле выпрямившись, положив ногу на ногу и обхватив пальцами колено.

— Леша! Ну а ты что на все это скажешь? — спросила она.

Леша встал, прошелся взад-вперед перед тахтой, потом остановился, расставив ноги и заложив руки за спину. Он не думал о том, что нападение — это лучший способ защиты. Он просто был зол на бабушек, которые не хотели войти в его положение.

— Дорогая баба Тоня! Может быть, ты помнишь, как еще вчера отец называл меня трусом, и размазней, и всякими другими словами…

— Помню, Леша. Он погорячился. Уверена, он сейчас жалеет об этом.