Ясные дали

«Хоть бы одним глазком взглянуть на тебя, Митя, увидеть, какой ты теперь стал. Чай, заважничал… Я уже все село обегала, всем рассказала, что ты теперь артист и скоро будешь в кино показываться. Девчонки мне не верят, говорят — хвастаюсь. А я им говорю: «Очень мне надо хвастаться перед вами!» Ты пришли мне документ такой, где было бы указано, что ты артист, я им суну в нос — пускай не воображают… Мама стонет: куда, говорит, его понесло еще?.. Но я ей все разъяснила»…

На платформе становилось все более оживленно — прибывали пассажиры. Прошагал к вагону Леонтий Широков, остановился возле подножек и стал озираться, ища своих; увидев нас, обрадовался; они с Никитой задымили папиросками. Потом показалась толпа женщин в шляпках и пестрых платьях. Среди этой толпы — Анатолий Сердобинский в клетчатом пиджаке и с плащом через левую руку. Носильщик нес за ними два чемодана в чехлах; Анатолий быстро отправил их в купе, спрыгнул к женщинам. Вытирая платком вспотевшую шею, он терпеливо слушал наставления тетушек, сестер, кузин и с беспокойством глядел на часы, очевидно, думал с досадой, когда же тронется поезд.

Анатолий представил меня и Леонтия своим родственницам. Передо мной мелькнули вежливые улыбки на молодых и уже состарившихся лицах, мягкие ладони выскальзывали из моей руки, почти не коснувшись ее.

— Это моя тетушка, Софья Пантелеевна Сердобинская, — выделил Анатолий, подчеркивая значение этого имени. Немолодая, полная женщина, одетая просто и со вкусом, пожелала нам счастливого пути; тень от широких полей шляпы падала на лицо, делая его немного печальным, снисходительно-добрым.

Мы с Никитой обнялись на прощанье, и я поднялся на площадку. Анатолий прикладывался к каждой из провожающих, точно отбывал наказание.

— Хороша коллекция, — отметил Леонтий, когда женщины остались позади; Сердобинский с каким-то ликованием махал им платком. — Ты, Толя, не слишком, кажется, огорчен расставаньем?

— Когда родственниц много и каждая со склонностью опекать тебя, то становится несколько тошно, как от всякого излишества. И поэтому вырваться из душных родственных объятий на свободу — для меня есть благо!..

…Шофер встретил нас в Баталпашинске рано утром и на грузовике повез в горы — съемки происходили километров за шестьдесят от станции.

Съемочная группа располагалась на окраине большой станицы. На улицах стояло непривычное оживление: вдоль и поперек сновали мужчины в парусиновых комбинезонах, а то и просто без рубашек; загорелые женщины в брюках или в сарафанах, с голыми лопатками; красноармейцы в выгоревших на южном солнце гимнастерках; во дворах и проулках звенели удилами, били копытами кони кавалерийской части.

Для нас троих была снята хата, чистая и светлая. Возле стен стояли железные койки с соломенными матрацами, накрытыми байковыми одеялами. Сердобинский сначала руками попробовал свою кровать, затем лег, но тут же вскочил, брезгливо поморщился:

— Черт! Жестко. Как на бревне — спи и держись, чтобы не скатиться на пол. Хоть бы перину постлала…

— Привык нежиться на пуховых перинах, — отозвался Широков; примерившись к своей постели, он согласился: — М-да… Не велика кроватка… Придется ноги сквозь прутья просовывать.

Окна выходили в сад. На земле валялись изрытые узенькими норками червоточины яблоки, ветви сливы поникли под тяжестью иссиня-сизых, каменной твердости плодов. За садом шумела река Зеленчук, а за ней громоздясь друг на друга, вставали горы, мохнатые и зеленые вблизи и заплывшие синей мглой вдали; в створе двух темных хребтов в ясные дни выступал, сверкая розоватыми гранями, отчеканенный из серебра конус — вершина Эльбруса.

Я вышел из дома и с волнением поглядел в глубину улицы. Знает ли Нина, что мы здесь? За каким палисадником притаилась она, настороженная и мечтательная, и из какой калитки выйдет навстречу? Тишина стояла такая, что скажи я слово — и Нина тотчас откликнется… Но поиски ее пришлось отложить: позвали к режиссеру.

Горы отбрасывали на землю прохладные тени, в конце улицы вздымалось тусклое облако пыли — стадо возвращалось с пастбища; слышался глухой топот и сытое коровье мычанье. Мы свернули в проулок и пошли мимо огородов берегом реки, которая неслась с гор, с веселым звоном прыгая по камням, зыбился под ногами висящий на стальных тросах узенький мостик.

Тревога усиливалась с каждым шагом — я почему-то побаивался Порогова, беспокоила предстоящая встреча с Серафимой Владимировной Казанцевой; узнает она меня или нет и как мне себя вести… И какая она? Быть может, совсем другая…