Ясные дали

Веселые рассказы он решительно отобрал у меня и увез с собой. Вместо них он оставил «Как закалялась сталь», напечатанную в «Роман-газете». Я ничего не слышал об этой книжке и с безразличием бросил ее на полку: подумаешь, интерес какой — читать про варку и закалку стали: заглавие воспринималось в буквальном его значении.

После набега инструктора охота к чтению поутихла. Мы увлеклись сценическим искусством — решили разыграть комедию «Чужой ребенок». Девушки наотрез отказались участвовать в спектакле — стыдились, и героиню вызвался играть Федя Зайцев. Для пробы он напялил на себя чью-то юбку и кофту, голову кокетливо повязал платочком, нарумянил щеки, углем подчернил брови и, разговаривая визгливым, неестественным голоском, уморительно ходил на цыпочках, как балерина, строил смешные рожи. Взмахнув платочком, он вдруг пропел голосом молодого петушка:

Милый мой по Волге плавал,
Утонул паршивый дьявол…

— Ты шут, Федька, клоун! — кричал ему его приятель, давясь от смеха. — А то как ведьма с Лысой горы!..

Спектакль мы готовили недели две. С утра Федя Зайцев бегал по дворам, стучал палкой по наличникам, неутомимым и возбужденным голосом звал друзей:

— Николка, в читальню, на репетицию! Санёк!.. Петяня!..

Он был настолько нетерпелив и жаден, что готов был играть все роли, подсказывал, объяснял, совался всюду, где надо и где не надо, и мне стоило немалого труда умерить его пыл.

Во время показа пьесы зрители хохотали над нашей чудовищной беспомощностью и толкотней на сцене, над гримасничаньем Феди, наряженного в девичье платье и косынку, и над суфлером, бас которого перекрывал наши голоса.

Когда все разошлись, учительница Александра Ивановна, пожилая седая женщина, сказала, что спектакль был ужасный, но что во мне — я исполнял роль главного героя — чувствуются несомненные артистические способности, быть может, даже талант и что забывать об этом неразумно; она даже не подозревала, какое смятение заронила мне в душу, сколько вызвала смутных надежд, неясных, но дерзких мечтаний!

Теперь каждый вечер в избе-читальне было полно народа: ночи длинные, спать не хотелось, а здесь тепло, людно… Больше всего я боялся коварных вопросов пожилых колхозников. Покуривая самокрутки, они выжидательно молчали, сидя на корточках, в тени, потом кто-нибудь один негромко начинал:

— Слуш-ка, Митрий, а отчего…

При этих словах я вздрагивал и сжимался, как от замахнувшейся руки.

— Вот гром, скажем, молонья… Сидит, к примеру, в избе, за столом, семья, ужинают. Началась гроза, и молонья из всех выбрала старуху Сычиху — был такой случай — и впилась в нее. Отчего это?

— Болтают, будто человек от обезьяны начался. Правда ли, нет ли?..

— Перегородят ли Суру электрической станцией? Надоело жить в потемках.

— Говорят, Гитлер войну замышляет против нас. Сдюжим ли?..

Только во время этих встреч я понял, что люди этого лесного захолустья знают больше, чем я, их «просветитель», что интересы их глубже и жизненнее моих. И мне казалось, что они умышленно, хотя и беззлобно, из-за любопытства, старались загнать меня в тупик — посмотреть, как я буду выпутываться. Я не сдавался. Ничего этого я, конечно, не знал и, боясь признаться им в этом, выдумывал. Я рисовал им картину будущего строительства на реке: осветятся леса огнями; в чуланах, во дворах вспыхнут лампочки Ильича; вспомнил, как говорил с мужиками двадцатипятитысячник Горов: все будет делать за колхозника энергия — пахать, сеять, убирать и даже хлеб печь — только ешь!

Должно быть, они понимали, что я многое сочиняю, но щадили мое самолюбие, улыбаясь покачивали головами, соглашались:

— Вот благодать! Скорее бы приходило это времечко…

— А что молния убила именно старуху, так это простая случайность, — пытался доказать я. — Могла убить и другого. Электрический разряд.

— Вот и не случайность, — возразил Федя Зайцев. — На свете не было жаднее Сычихи. Нас в детстве пугали этой старухой. Поделом ей!..

— Насчет войны ничего не могу сказать — не знаю. Но Гитлер нам не страшен: оружие у нас есть такое… — Я не договаривал — какое, потому что сам не знал, но по многозначительной паузе, по тому выражению, с каким произносились эти слова, они должны были заключить, что оружие это самое невероятное…

Мне надо было бы попросить учительницу прочитать лекцию о происхождении молнии и грома или потребовать в районе лектора. Но я этого не делал — считал, что это уронит мой авторитет среди колхозников…