Ясный берег

— Осторожно.

Вдруг крикливо и резко, на высоких нотах, заголосила

нянька.

— Папа! — крикнула Марьяна.

Ей не ответили. Она перелезла через боковую сетку

кровати и в-ыбежала в столовую. Там стояло много

людей и на кушетке лежал, вытянувшись, кто-то, с

головой покрытый простыней. Он был такой длинный, что

не поместился на кушетке,— в ногах у него была

подставлена скамеечка. И потому это не мог быть папа:

папа умещался на кушетке. Но вот кто-то подошел и

положил на стул знакомый серенький пиджак.

— Папа? — сказала Марьяна.

А нянька все голосила.

«„Нянька вела Марьяну за руку по дорожке между

высокими колосьями ржи и рассказывала кому-то, что ей

за последний месяц не плачено жалованье и неизвестно,

с кото теперь и требовать.

— Ни на кого смотреть не буду,— сказала нянька,—

не заплатят — возьму покойниково одеяло стеганое и

скатерть с мережкой, и квиты.

Марьяна слушала и не понимала.

Впереди несли гроб и знамена.

Сзади тоже разговаривали,— Марьяна поняла, что

разговор о ней.

— Многие согласны усыновить. Петр Иваныч согласен,

я согласна...

— Нет,— сказал густой властный голос.— Вы все

люди занятые, деловые. Девочка маленькая, за нею нужен

уход. Настасья Петровна Коростелева — это будет самое

правильное.

И другие голоса подтвердили, что это самое

правильное.

Настасья Петровна шла тут же — высокая, худенькая,

прямая — и молчала.

Она была многим обязана старикам Субботиным,

родителям Федора Николаевича. В городе это знали, и

теперь заговорили, что Настасья Петровна обязана

заплатить субботинскому дому добром за добро и воспитать

Марьяну, как она воспитывает своего сына Митю. И

удивлялись и негодовали, что Настя еще что-то там

обдумывает и не дает своего согласия.

Не поняли люди, что Насте в то время было не до

отдачи мелких долгов.

Смолоду ее жизнь сложилась трудно. Незаконная дочь

бездомной батрачки, сама с восьмилетнего возраста

пошла батрачить по богатым мужикам. Говорят старые

люди, будто в старину тоже было много хорошего и все

дешево до удивления, — что ж, верно, было все:

хорошие платья, книжки с картинками, пряники по копейке

штука; только не для Насти.

Девчонкой пятнадцати лет она поступила к

Субботиным. Там ее приласкали; заботились о ней; научили чи-

гать-писать. В благодарность она из кожи вон лезла,

чтобы услужить... Перед самой революцией к ней

посватался шорник Коростелев, без ноги пришедший

с герхманского фронта. Он сказал: «Довольно тебе под

чужими крышами жить; у меня собственный дом, будешь

сама хозяйкой; мамашу возьмешь и будешь покоить».

Она пошла посмотреть, какой дом у него (тот самый, где

она живет по сию пору: комната, кухня, сени, чулан).

Сперва посмеялась: «Уж и дом!» Потом — постояла в

горнице, заваленной обрезками кожи, постояла в дворике,

поросшем мелкой травкой... и так захотелось ей иметь

угол, где она была бы хозяйкой, что взяла да и вышла за

шорника Коростелева. Была в ту пору уже грамотной,

читала книги. Во всех книгах описывалась любовь —

таково-то красиво... Только на настину долю любовь не

выпала.

Ничего, жила и без любви. Даже считала себя

счастливой: муж был работящий, непьющий; не обижал. Но и

это бедное счастье оказалось не для Насги: в двадцать

первом году муж ее умер от сыпного тифа. Опять пошла

Настя на поденку, чтобы прокормить сына и мать.

В тридцатом году начал строиться совхоз «Ясный

берег». Настасья Петровна поступила на строительство.

Из разных мест съезжались люди, наскоро ставили себе

жилища при фермах, жилищ нехватало. Настасья

Петровна осталась жить в городе, в крохотном своем

домишке. Ей нипочем было ходить на работу и с работы за

два, за три километра: она привыкла ходить, не больно

доводилось в жизни рассиживаться... В первый раз она

поняла, что можно работать не ради куска хлеба и не из

благодарности.

Трудились разные люди из разных мест —и

появились на пустом месте жилые дома, постройки для скота,

силосные башни, склады, водопровод, электричество,

мельница,— большое хозяйство, социалистическое

хозяйство. Мы и работники, мы же и хозяева.

И раньше Настасья Петровна часто слышала слово

«социализм», сулившее жизнь неслыханно широкую,

светлую, богатую счастьем,— но, по правде сказать,

сомневалась: «Будет-то оно будет, к тому ведет советская

власть, да когда будет? Внуки наши, может, увидят, а

мне уж где!..» А люди, с которыми она строила совхоз,

говорили: «Мы строим социализм, вот здесь он будет,

и не для внутав, а для нас самих». Скинула Настасья

ПетроЕна-все гири с ног — скорби, усталость, заботы о

сыне — «ладно, не пропадет; большой уже, пионер;

шко-ла из него сделает человека, а дома бабушка

присмотрит...» И никакая благодарность ни к кому на свете

не могла бы вернуть ее к корыту, к домашней заботе,

к четырем своим стенам.

Председатель райисполкома вызвал Настасью Пет-

ровну и стал уговаривать езять на себя обязанности

марьяниного опекуна.

— С удовольствием,— сказала Настасья Петровна,—

только воспитывать не могу. Она из хорошей семьи

барышня, это надо всю душу положить, чтоб ходить зя

ней, как полагается. Не могу. Давайте, буду опекуном, а

насчет воспитания вот я что предложу.

И рассказала, что есть на строительстве очень хорошие