Ястреб и голубка

Повинуясь легкому нажатию маленьких рук Ларксонг, он перевернулся на спину, чтобы дать ей возможность заняться мускулами широкой груди и живота, а потом пройтись волшебными пальчиками вокруг его чресел. Меню эротических наслаждений, которые она могла предложить, отличалось редкостным разнообразием, однако сама она всегда оставалась кроткой и безучастной. В искусстве сладострастия Ларксонг, бесспорно, была знатоком, и, однако, чем дальше, тем больше Шейном овладевало разочарование, ибо он так и не сумел добиться от нее хоть мало-мальски пылкого чувственного отклика. Она была ласковой, покорной и почтительной — словом, именно такой, какой должна быть женщина, и все-таки… все-таки…

Шейн мягко отвел ее пальцы и встал со скамьи. Протянув в ней руку, он только и вымолвил:

— Иди ко мне, Ларксонг.

Себастьян Хокхерст выглядел таким слабым, что, казалось, жизнь в нем едва теплится.

Однако больной собрался с последними силами, чтобы обратиться к сыну с делом огромной важности.

Когда отец сумел высказать, чего именно он ожидает от сына, Хока это одновременно и раздосадовало, и позабавило; он просто не смог отнестись к отцовской воле с должной серьезностью.

— Жениться? У меня и в мыслях нет ничего подобного! — от души расхохотался он.

— Хок, тебе двадцать восемь. Давно пора остепениться. — Отец начал терять терпение; его едва слышный голос зазвучал сердито. — Брак оказал бы на тебя благотворное влияние.

Одному Богу известно, как это тебе необходимо! Я желаю, чтобы ты женился до того, как унаследуешь титул.

— А вот я совсем не желаю, — беспечно ответствовал сын. — Вы же не можете женить меня насильно.

Улыбкой он постарался смягчить резкость своих слов.

— Могу и заставлю, коли будет такая нужда! — просипел Себастьян Хокхерст.

Хок приподнял черную бровь, как бы вопрошая, что отец имеет в виду.

— После моей смерти титул лорда Девонпорта переходит к моему наследнику… Законному наследнику…

Он выразительно позволил словам повиснуть в воздухе.

Хок был настолько поражен, что не сразу смог нарушить молчание.

— Ты давно узнал? — тихо спросил он.

— О чем узнал? О том, что твоим настоящим отцом является этот ирландский дьявол О'Нил?

Хок испугался было, что отца от чрезмерного возбуждения хватит новый удар, но, вопреки ожиданиям, тому явно полегчало: он улыбнулся, и лицо его осветилось глубокой любовью к сыну.

— Я знаю об этом уже почти два десятка лет. — Он покачал головой, вспоминая прошедшие годы. — Мы отправили тебя учиться в превосходную школу близ Лондона… для юношей благородного звания… В то лето тебе исполнялось девять или десять лет, и я ужасно скучал по тебе. Я приплыл в Лондон по делам и отправился в школу навестить тебя… Вот тут-то я и узнал, что ты никогда не проводил в школе летние месяцы. Я был сбит с толку, ошарашен… Я всех поставил на ноги, чтобы узнать, где тебя можно найти. След привел в Ирландию… к О'Нилу.

Шейн протянул руку и крепко сжал отцовское плечо.

— Хотелось бы мне избавить тебя от подобных открытий.

Себастьян покачал головой.

— Для меня самым тяжелым было не то, что Джорджиана мне изменяла: она редкая красавица, а разве нашлась бы женщина, которая смогла бы устоять против такого неистового ирландца, как О'Нил? Нет, самым ужасным было другое: моего любимого первенца… не я произвел на свет. Каждое лето она отправляла тебя к О'Нилу, и я решил: пусть и впредь все остается по-прежнему. Разве не имел он права видеть, как ты растешь и превращаешься в мужчину? А ты… разве ты не имел права знать своего кровного отца и видеться с ним?

Шейн был тронут до глубины души.

— Ты всегда был самым великодушным человеком на земле. Ты простил мою мать и не возненавидел меня, — в его словах звучал не вопрос, а утверждение.

— Это было вовсе не великодушие, а обыкновенный эгоизм! Я не собирался отрезать себе нос, чтобы лицу было больно. Разве нашлась бы в мире женщина, которая заменила бы мне твою мать? И где я нашел бы такого ладного удальца-сына? Я же лопался от гордости, глядя на тебя! — Он слегка ухмыльнулся. — И я всю жизнь лелеял надежду, что может быть… пусть только может быть… ты все-таки был зачат от моего семени.

Шейн устыдился собственной черствости.

Как мог он отказать умирающему отцу в последней просьбе? Как мог он повести себя столь неблагородно перед лицом такого высочайшего благородства?

— Так что, сам видишь, — грош цена всем этим разговорам насчет того, что я лишу тебя титула… но, Хок, ты скрасил бы мои последние дни, если бы дал слово, что скоро женишься.

— Женюсь, слово чести… если найдется женщина, которая возьмет меня в мужья! Но откуда у тебя такая уверенность, что брак убережет меня от напастей? — шутливо осведомился Шейн.

Себастьян Хокхерст поморщился.