Ястреб халифа

На восьмой день стену медины взорвали с помощью бочек с порохом – их заложили в высохшие русла каналов, через которые в город поступала вода. Потом катапульты осыпали город снарядами с зубьянским огнем, в проломы вошла конница и тяжелая пехота халифа, и к утру Исбилья сдалась.

Повелитель верующих не вступил в город, оставаясь в своем лагере на Сосновом холме.

Про то, почему халиф ждал далеко от Исбильи, рассказывают так. Когда аль-Мансуру доложили, что воины Умейядов укрылись во дворце и в масджид и выслали посольство для переговоров о сдаче, Тарик сказал эмиру верующих: «Не надо тебе туда идти, о повелитель. Пусть я буду жестоким, а ты милостивым».

Известно, что аль-Мансур говорил с послами мятежников весьма сурово, и те приняли все условия эмира верующих и изъявили совершеннейшую покорность повелителю. Затем в город вступил халиф, и в благодарность за милость жители Исбильи устроили длительные торжества в его честь.

Ибн Маккари, «История Аббасидов».

Исбилья

Сегодняшнее утро стало утром прихода посольства.

Львиные ворота дворца растворились и выпустили отряд нарядных всадников в лиловых, расшитых золотом кафтанах. Возглавлял посольство благородный Аслам ибн Казман, приближенный эмира Исбильи, – молодой и красивый лицом. Всадники проследовали по улице Змеек к площади Тополя, а от нее спустились по Золотой улице к пятничной масджид. Вокруг расположились у костров воины халифа, а из-за запертых дверей дома молитвы доносились голоса тысяч укрывшихся там людей. Воины халифа стояли и на площади, и на соседних улицах, и на крышах всех окрестных домов. Впрочем, точно так же гвардейцы Аббасидов обложили и дворец. Туда тоже набилось порядочно народу, уцелевшего во время ночного штурма.

Тарик и Хасан ибн Ахмад ожидали прихода послов в разоренном доме главного законника Исбильи.

В фонтане успели засохнуть облетевшие лепестки жасмина. Розы и жимолость в выложенном сине-зелеными изразцами дворике тоже пожелтели и умерли в своих больших горшках из красноватой глины. По сияющим глазурью плиткам пола ветер с шорохом гонял скрючившиеся листья роз.

Хасан ибн Ахмад сидел по правую руку от Тарика. Нерегиль проснулся на следующий день после того, как его привезли к Исбилье. Рассказывали, что эмир верующих пробудил его, положив руку на лоб. Халиф приказал: «Встань и сражайся, Тарик!» И Тарик открыл глаза и отправился исполнять приказ своего повелителя.

Глядя на своего командующего, ибн Ахмад невольно ежился. Под затянутым дымкой неярким утренним солнцем одетый в черное Тарик выглядел как задержавшийся после кровавой пьянки ночной охотник-кутруб: бледный, с темными кругами под глазами. А в глазах не наблюдалось никаких чувств, даже ненависти, – и это-то пугало больше всего. Холодные, пустые, льдисто-серые – их взгляд рассеянно переходил с одной резной деревянной арки галереи на другую. На фризах были вырезаны крохотные гримасничающие мордочки – но даже любопытство не отражалось на мраморно-бледном лице командующего.

Получив известие о выезде посольства, Тарик спросил:

– Хасан, что бы ты предложил сделать?

Ибн Ахмад знал, что нерегиль все равно почувствует ложь, поэтому ответил честно:

– Мне очень жаль людей, и в особенности жаль людей невинных. Но у нас есть поговорка, сейид: «Меч верующего». Это значит: пока не пырнешь или не треснешь по голове, тебя не послушаются. Ашшариты понимают лишь язык силы. Если мы поверим их заверениям в покорности, они решат, что мы проявили слабость, и поступят так же, как и жители Альмерийа: при любом удобном случае ударят нам в спину. Их клятвы ничего не стоят, сейид.

Тарик помолчал и заметил:

– По правде говоря, мне будет проще перебить здешних Бени Умейя во время сражения, чем смотреть, как им рубит головы палач на помосте.

Неизвестно, понимал ли молодой Аслам ибн Казман, что его голове осталось пробыть на плечах от силы несколько часов, но держался он с большим достоинством и говорил искренне и убедительно:

– К славе победы халифа ничего не прибавит бессмысленное избиение мирных жителей. Мы просим вас позволить выйти из аль-касра и масджид всем, кто не в состоянии или не в силах держать оружие – и прежде всего женщинам и детям. А затем мы закончим это дело беседой мечей и копий – как и положено мужчинам.

«Ага, – подумал про себя Хасан, – а с женщинами и детьми выйдет толпа сильных юношей и мужчин, переодетых рабами, – и, как только мы отвернемся, они вонзят нам в спину свои умейядские ножи. Не на тех напал».

Тарик, не изменившись в лице, выслушал тираду ибн Казмана и ответил:

– Мы и так не тронем женщин, детей и безоружных. А вас перебьем всех до единого. Зачем ты здесь, человечек?

И тогда Аслам ибн Казман задумался и через мгновение ответил:

– Я прошу не сжигать масджид, после того как ты убьешь ее защитников. Масджид строил мой прадед, Уфайр аль-Сала, а мой дед изготовил ее йамур[42]. Прошу тебя, не лишай ее красоты тех, кого ты сочтешь достойными жизни.

Тарик подумал и ответил:

– Хорошо. Я сделаю, как ты просишь.