— Бахнет не сильно, — сказал Димон, аккуратно кладя на стол темную пластиковую бутылку, — но разнесет чисто в фарш. Поняла? Главное, под сиденье запихай, где сядет… Фарш. И она будет фарш… куски мяса и обрывки кишок. В жарком мягком нутре машины, где у них был секс, горячий.
Токай уже подходил к машине, когда она, выскользнув с другой стороны, проплыла по тротуару, мгновенно теряясь в черных и солнечных пятнах, что разбрасывал огромный платан, под которым шли прохожие.
— Олег! — за ее спиной недовольно крикнул знакомый голос, — время! Ажурные босоножки ступали, отсчитывая еще одно время. Рядом, обгоняя, шли люди, говорили или молчали. Ласочка отступила к другому дереву, что стояло в череде таких же спокойных гигантов, подвернула ногу, хватаясь за шершавый ствол в гладких пятнах. Пятна. Они вокруг. Всякие. И в ее голове тоже. Как можно было забыть, начала ли она свою новую жизнь? Прав был Токай — недотыкомка… Проваливаясь каблуками в рыхлую землю, обошла дерево и встала, облизывая губы. Зачем ей фарш, если она даже не поймет, а началась ли эта жизнь? Нет. Не нужен фарш. Она не такая. Она вообще — не она.
Даже шофер-идиот это понял. И за секунду до полного кромешного отчаяния — ничего не сумела, не сделала, не справилась, — за стволом ахнуло, рявкнуло, ощутимо подвинув воздух, вернее, будто всосав его этим ахом, оставляя в дыре тишину. Сердце ударило в грудь. Ласочка медленно сделала шаг. А на втором шаге тишина кончилась, и в дыру устремились женские вопли, крики мужчин, вопли сигнализации. Хватаясь за дерево слабыми руками, она выглянула. Моргнула, пытаясь разглядеть хоть что-то в скачущих пятнах и мечущихся фигурах. Чертово солнце! Чертовы люди. Кто-то пробежал мимо, с криком призывая милицию. Механически равнодушно выли сирены. Неуверенно улыбнувшись, Ласочка отцепилась от дерева и подошла к самому краю тротуара. Вокруг суетились люди, вытягивая шеи и показывая руками. Она присмотрелась, нахмурившись. Опель стоял, все так же испятнанный солнцем и чернью. Ах, паршивый отличник Димон! Ну ладно… она знает, что ему сделать.
— Двое! — запричитал рядом женский голос, — ой, мамочки, тама двое в машини-то. И куска не осталось. Мимо проехала скорая, нарядно сверкая белым и красным глянцем, торопилась, будто опаздывая на праздник.
— А машина почти и целая, — хмуро отозвался мужской голос, — все внутри. Каша.
— Разборки опять.
— Господи, да как жить-то? У меня Вадик тут в школу ходит же, как раз тут вот.
— А кто? Не слышали, кто? Это не Корыта ребята?
— Да хрен разбери. Колька говорит, шофер там бегал, стекло протирал. А Колька не местный же, не знает, ну менты вон едут уже. Ласочка опустила лицо. Уголки рта подергивались, поднимаясь в неудержимой улыбке. Недотыкомка, говоришь? Ну-ну.
— Вам плохо? Толя, иди сюда, вон девочке плохо, помоги под руку.
— Ничего, — шепотом сказала Ласочка, ступая на тротуар дрожащими ногами, — ничего, спасибо. Я… — и она, никого не видя, извинительно провела рукой по животу. Горячая влажная рука обхватила плечи. Толстуха в крепдешиновом платье, расталкивая толпу, отвела ее в тень под козырьком магазина.
— Ты не лезь. Не лезь туда. Господи, сама ж еще дите! Позвонить, может кому?
— Спасибо. Я живу рядом. Я дойду, потихоньку.
— Иди. Не нужно тута. Та завтра все уж будут знать. Иди, милая. Сама дойдешь?
— Да.
Когда Токай, покачивая на большом пальце петлю кожаной сумочки-барсетки, уселся на переднее сиденье, и крикнул шоферу недовольно:
— Олег! Время! тот подбежал, пыхтя и сокрушенно разводя руками, уселся за руль, сунул ключи в замок, вытирая рукой потный лоб.
— Я сигарет только, я мухой, пока Марьяна сидела.
— Поехали.
— А ее не будем ждать?
— Ее? — Токай удивленно повернулся к шоферу, — кого ее?
— Так Марьяну же. Только вот была тут, — Олег послушно повернул ключ, мотор плавно загудел. Токай сел поудобнее, и с удовольствием поворачивая сильное тело, захлопнул дверь.
— Ты что плетешь? Она из дома не выходила. Постой… Ты о ком это сейчас? Олег открыл рот. И их будущее превратилось в ахнувшее месиво внутри мягкого импортного салона.