Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Фотий. Приподнимаясь на цыпочки, сказала в ухо над поднятым воротником куртки, раздельным шепотом:

— Я не шутила. Убью ведь.

— Понял, — серьезно кивнул он. И улыбнулся во весь рот.

В обед они сидели с Пашкой в кухне, умаявшись от работы на воздухе, молча ели, пылая намороженными ветром щеками. Потом Пашка сварил кофе, разлил его по большим фаянсовым кружкам и, откусив галету, посмотрел на Нику. У той на руке сверкал квадратик пластыря.

— Кто первый начнет?

— Давай ты, — Ника поставила кружку и приготовилась слушать. Пашка фальшиво засвистел, вытягивая под столом длинные ноги, и она, отломив кусочек галеты, кинула в него.

— Знаешь, если решил сказать, давай уже серьезно. Привыкай, я никуда не денусь и я тебя люблю.

— О!

— Именно, дурак. В сыновья ты мне, конечно, не годишься, но вот братом назначаю. Колись, давай! Пашка похлопал себя по футболке, ловя брошенный кусочек печенья, закинул его в рот.

— А знаешь ли, о, сестра Вероника, что в Багрово в клинике работает дядька Ивана?

— Ивана? Ваньки что ли? Который мидии дерет на скалах и у магазина толкает?

— Угу. Так вот… дядька его. В Багрово — доктор. Ну, он молодой совсем, с нами тусовался каждое лето. Батя когда Марьяну привез, они ее там на рентген, то се. А потом я приехал. Пока они там консилиум свой проводили, я к Геннадию сунулся, в кабинет. Что да как, да расскажи. А он мне — какого хера за девкой не глядишь, мало того, что она аборт тогда сделала, щас вот еще с ногой.

— А… — Ника поставила поднятую было чашку. Пашка независимо посматривал по сторонам, и лицо его было почти веселым. Только глаза сузились, и стал отцовскими, с жестким тяжелым взглядом.

— Какой аборт, Паша? Когда? Он перевел взгляд на Нику, смотрел так, будто она виновата в чем-то.

— Я не стал спрашивать. Кивнул только и пообещал, что буду… глядеть буду получше.

— А как же? Ты не знал, да?

— Не знал! Другое знал, а этого нет! И что я? Стану у этого козла в белом халате спрашивать, ой-ай, а когда ж это моя бывшая девушка к вам наведалась! Положил на стол кулаки. Теперь Ника видела в косом солнечном свет из окна, как подергивается его лицо.

— Бедная Марьяша…

— Бедная! — кулак с треском обрушился на столешницу. В кухне мгновенно обнаружился кот Степан — мявкнув, вывернулся из-под Никиной ноги и укрылся за печкой.

— Она, значит, бедная! Незнамо, с кем шастала, пока я тут горбатился с отцом да планы всякие строил, вот Марьяша выучится, будет у нас с ней бар или туристическое потом агентство! Будет она в городском костюме с портфельчиком рассекать, на своей иномарке!

Приедет в сраную хату, которую ее батя загадил под самую крышу и плюнет на них, покажет, какая стала! Из ненужной пацанки — настоящая. А я буду гордиться, что помогал. Я…

— Паша, подожди ты. Я понимаю.

— Да что ты понимаешь! Ты кроме отца вообще ничего не видишь. Ах, мой Фотий. И он кроме тебя тоже. Ника опустила голову. Надо подождать. Пусть обругает, если ему станет легче. Но Пашка молчал, глядя как свет в окне, то уходит, прячась в облачной тени, то появляется снова.

— Прости. Ты прав.

— Что?

— Ты прав. Я должна была смотреть по сторонам. Вас вот видеть. Но я так обрадовалась счастью. И вы были такие — я ведь и за вас радовалась.

— Ладно. Кулаки, разжимаясь, легли на стол. А в лицо ему Ника не могла смотреть, боялась. Черт, такой молодой, мальчишка совсем, и вот так его придавило. Степан, в наступившей тишине плавно вышел из укрытия, постоял, задумчиво выбирая. Прыгнул на колени к Пашке. Бесстрашный мой кот, отметила Ника со стыдом и села ближе к столу, по-бабьи оперлась на ладошку, стала глядеть, как Пашка сводит брови, как дергается уголок рта.

— Ужасно, Паш. Как же ты все это время, а? Ты знал, что она — с другим? Пашка криво улыбнулся. Светлые брови поднялись, и плечи шевельнулись под растянутой футболкой.

— Да если бы! Она ведь жила на два считай дома — то у предков, вычищала там все, разок в неделю, у нас пахала, как конь. Ну, как лошадь. Потом поехала в Симф, там у тетки какой-то пятиюродной жила, когда поступила. Я к ней ездил, в гости не пустила, у нас там говорит, Паша, гадюшник, почти такой, как в поселке, но выучусь и буду жить, как человек. Так что в кафешке сидели или гуляли там.

— Паш… а ты. Вы с ней спали?

— Нет, — он усмехнулся, совсем по-отцовски побарабанил пальцами по столу, — в том и цимес. Подкатывался, а то, но она попросила, давай подождем. Я и ждал, как дурак.

— А еще с кем спал? Пока ждал-то?

— А тебе какое дело? — лицо под загаром потемнело, краснея. Ника замахала рукой:

— Не понял ты. Я не про то, верность там, это вы уж сами.

Воспитывать не хочу. Просто понимаешь, женщины, они немножко другие.

Ну, совсем другие. Для тебя может, что-то было — пустяк. А Марьяшка, вдруг, узнала и разозлилась?

— Не узнала. И не разозлилась бы. Сказала бы сразу. У нас с ней уговор. Хотя, все эти уговоры, ага.

— Ты говори, — напомнила Ника.

— А что говорить? В Южаке с ребятами тусовали, они меня на дискарь повели, ну там девочка, винище, короче, было все, она уехала потом.

А я больше не стал. Веришь мне?