Ястребиный князь

Женщины, облачившись в рабочую одежку и дождавшись, когда нагреется вода, принимались вывозить из избы грязь, мыть обшарпанные полы. Мужья, набив печи долгоиграющим дубьем вперемешку с пылкой сосной, поднатаскав впрок колодезной воды, оставляли своих жен наедине с кропотливой работой и все силы бросали на баню.

Метели заметали бревенчатый сруб на огороде под самый обрез крыши, и только укороченная под снеговой шапкой труба метила на расстоянии местоположение бани. Приходилось прорывать в сугробах траншею, освобождать от снежной замети наружную дверь. Большие двуручные бидоны с замерзшими остатками воды приносили к колодцу, наливали всклень, чтобы после заполнить железный котел, обложенный гладкими камнями-дикарями.

И снова ставшая уже привычной борьба за огонь, пригасающий без тяга, радость укрощения дыма – наконец-то пробило! – и компанейский перекур в предбаннике, сохраняющем терпкий настой березовых, можжевеловых и дубовых веников. Горьковато-вяжущий запах полынцы, которую привереда Полковник добавлял в березовые веники, довершал банные запахи.

Медленно нагревалась прокаленная морозами баня: холодным потом покрывались осиновые бревна, нехотя оттаивал полок, усыпанный сухими скрюченными листьями, однако горящая с воем печка брала свое, и камни-голыши начинали отзываться на прикосновение влаги остерегающим шипом.

Перекусив за общим столом и прогулявшись по санной дороге до Озера, скучновато-белого, испещренного рыбачьими маннами, узнаваемыми по натыканному хворосту, мужчины возвращались к бане, открывали внутреннюю дверь для лучшей просушки, сверяли свои ощущения с паровым градусником и, решительно сбросив одежку, приступали к новогоднему очищению.

Часами тремя позже, сменяя мужчин, в прогретую баню отправлялись женщины. Время до величавых курантов пролетало так быстро, что Петрович, удивленно глянув на стенные, мерно цвиркающие часы и переведя взгляд на выстроенные кремлем бутылки, едва успевал разлить по стаканам и чашкам ринувшееся пенной струей шампанское.

Много пили и ели, пели старые песни, какие обычно поются в русском застолье. Полковник с затуманенными от хмеля глазами с чувством выщипывал из своей гитары с подложенным под струны наспех выструганным березовым колком старинные романсы. В глубокую заполночь в шальной мужской голове рождалась мысль, пугающая привыкших к избяному уюту женщин, – пойти за огороды в лес и запалить большой костер. Долго уговаривали друг друга, собирались, путая шапки, и все же выбирались на волю, глотая свежий воздух, запятнанный лепешечками летящего снега, и топали цепочкой – мужчины впереди – к темному сосновому массиву с мерцающей звездой над петушиным гребнем.

И когда возвращались назад к своей с золотыми окнами избе, у мужчин появлялось неистребимое желание попариться еще раз – уж к этому времени баня прокалилась до самых косточек! – и, отправив зевающих женщин спать, ночные любители сухого пара дружно отправлялись к банному срубу.

Подбросив полешков, мужчины парились до проступающей на коже красной сетки. Крахмалисто скрипели чистые тела. Бисерные капли ползали по распаренной спине щекотно, словно ожившие в тепле мухи, и у Полудина не раз возникало желание смахнуть надоедную мелочь.

С ярко-зелеными листьями на дымящемся теле мужчины выбегали из бани и, выбросив вперед руки, с первобытными криками ныряли в пухлые сугробы. Плавился снег. Тела покрывались шершавой налипью.

На следующий день женщины скучали и настойчиво просились домой…

Как-то незаметно отошли семейные новогодья в Алешунине, сменились праздничной скукой за чинным городским столом. Поначалу мужчины, еще помня деревенский присад и свои озороватые наброды на чистом алешунинском снегу, срывались сразу же после ночного празднования в баньку и пребывали несколько дней в благодатной отвязке, после которой пусть и побаливала голова, но зато как-то легко делалось на душе, однако и в мужском табунке не всегда были лад и согласие, и со временем январские поездки сошли на нет…

Сейчас, после утиной охоты, Полудин, глядя в лобовое стекло, по которому разбегались ветвистые дождевые молнии, с щемящей теплотой вспоминал былые наезды, себя, по-мальчишески живого, порывистого.

Полковник, прорицающий будущее, был настроен деловито:

– Возьмем пивка, водочки…

Закодированная от губительного соблазна продавщица встретила Полудина и Полковника понимающей улыбкой: «Всё квасите?» – без лишних слов выставила на вытертый до белизны прилавок батарею бутылок и, полистав толстую амбарную книгу, назвала сумму с учетом старых долгов. Полковник крякнул, но расплатился.

Наконец закиданный грязью «жигуленок», объезжая неторопких деревенских гусей, подкатил к знакомому палисаднику. Задержавшийся в салоне Полудин с улыбкой смотрел, как Полковник, приблизившись тяжелой медвежьей походкой к двери, нагнулся, вытащил наивно спрятанный ключ из-под домотканого половика и, подавшись всем телом, отомкнул амбарный замок.