ЯТ

– Интересно, это те же самые примеры, что мы видели у грузчиков? – спросил Том, отходя от данного прилавка и переходя к следующему.

– Очевидно, – согласился я, следуя по его следам. – Откуда их ещё брать? Всё со склада.

– Характера?

– Не только. Возможно, и ума. А также действий, поступков – и чем ещё определяются примеры?

– Жизнью?

– Да, но подобное определение слишком общо, чтобы считаться определением, – сказал я и остановился. – А вот и что-то конкретное.

Старая бабка продавала красноцветные полураскисшие, полураскишащие – они почти переползали с места на место – ягодки. «Были цветочки, будут и ягодки», вспомнил я, а также почему-то не к месту: «любишь кататься – люби и саночки возить». Саночки странно сассоциировались, переплелись с санацией, но как именно – я понять не смог.

– Что у тебя, бабуся? – поинтересовался Том.

– Вот «клубничка», вот «малина», а вот и «развесистая клюква», – чуть ли не торжественно – во всяком случае, с достоинством, – ответила бабка. Лицо её, закутанное в серый носовой платок, отсвечивало уверенностью.

«Вот какая парфюмерия! – подумал я. – Надо же так намазаться!» Тут и достоинство, и уверенность, и маска из ягод. Маска-намазка. Во время намаза их делают.

– Такого добра нам не надо, – ответил Том и укорил её: – Постыдилась бы, старая – чем торгуешь.

Бабка помолчала, пошамкала губами, пошарила по карманам, но, не найдя ни одного достойного ответа, отвернулась, ничего не сказав. И продолжая одним глазом искоса наблюдать за товаром, чтобы не стибрили.

– Ишь, чем занимается! – возмущался Том.

– Значит, есть спрос.

– Кто его знает, от чего что зависит: и предложение может формировать спрос.

– Ты прямо экономист!

– Прямо – экономист, направо – мот, а налево – обормот.

– Почему обормот?

– А это обратное моту – ещё раз вывернуть, но в совершенно другой плоскости.

– А может, не в плоскости, а по линии?

– По глинии… Или по гнилии.

– А что у вас там? – указал я бабуле рукой немного дальше по прилавку, в стороне от ягод.

Старуха как бы немного засмущалась:

– То… куда обычно всех посылают…

– Хрен, что ли? – уточнил, удивившись, я.

– Точно, – подтвердила бабка.

Хрен был мощный, белый, узловатый. Упитанный.

«Да-а!.. – подумал я. – Сюда пошлют – не скоро вернёшься».

Захотелось пить. Ноль находился намного ниже той температуры, которая сейчас стояла на улице. Как она вообще могла стоять? Асфальт плавился. Мы устали от жары, пыли и прогулок.

Завернув в проулок торговых рядов, мы зашли напиться в одну из лавочек, и увидели продаваемые в ней ежовые рукавицы. Они висели под притолокой на верёвочке, и острые иголки торчали из них в разные стороны.

– Вот к тебе что надо было применить, в своё время! – указал я Тому. Тот рассеянно кивнул и обратился к продавцу, как бы с наивной хитростью:

– Нет ли у вас рукавиц иголками внутрь?

Продавец лукаво подмигнул:

– А как же! Бывают. И внутри и снаружи – и причём одновременно…

– И для чего это?

– Для памяти.

– Для памяти?

– Да.

– А что помнить-то?

– Себя.

– Странно. Я, например, при вгляде в них вспомнил некрасовское: «сорвалась цепь великая, сорвалась и ударила – одним концом по барину, другим – по мужику».

– Так всегда получается, когда нарушается равновесие, – спокойно подтвердил торговец, – закон природы. Его надо учитывать и в человеческих взаимоотношениях. Человек тоже часть природы.

– Кстати о природе, – заметил Том. – Воды у вас можно напиться?

– Сколько угодно, – ответил хозяин.

Воду пили нормальную, без колючек.

В лавке, как во многих мелких лавочках, старающихся охватить ассортиментом весь спектр товаров – мне вспомнились пояснения Гида, когда он говорил, почему ему нравятся мелкие лавочки: можно найти какую-то редкость, – продавалось панибратство.

Том поморщился:

– Есть в нём какое-то извращение. Если «пани», почему «братство»? Если в братстве кто-то кому-то приходится пани, такое отношение сильно отдаёт голубизной.

– Есть и другие цвета, – указал я на умеренность и аккуратность.

Они шли в одном наборе. Лежали рядом в полихлорвиниловом пакете, перевязанном перевитыми жёлтой и розовой ленточками.

Мы напились и вышли.

Глава 21. Утешение и жадность

В кольце людей, в стороне от больших очередей, стоял недобритый субъект, рассказывающий душещипательную историю:

– Потерял я, братцы, уважение. Было его у меня много, и разные, а вот потерял. Растерял все по очереди. Сначала уважение к себе, потом к близким, товарищам по работе, к людям вообще…

– Обычно бывает наоборот, – наклонился ко мне случайный сосед по толпе, – сначала теряют уважение к людям, а к себе – в последнюю очередь.

– Словом, всяческое уважение… – продолжал субъект. – Но я-то ладно! Почему же ко мне люди уважение потеряли? – и он всматривался в каждого, помаргивая бледными глазками – ни дать ни взять прорастающие глазки картошки. И лицо у него словно выросло на картофельной грядке.

– Уважение порой перерождается в подобострастие, – заметил сосед.

– Смотря какое уважение, – возразил второй.

– То самое, которое подобно страсти, – пояснил первый.