Явление. И вот уже тень…

Против моих ожиданий в суд по делу Каролино я вызван не был. Впрочем, кто, кроме меня, его, нас и тех, кто облечен правосудием, мог судить, виновен я или нет? За процессом я слежу по газетам, сидя в своем доме, который снял на склоне горы Санто-Антонио. Кто-то предложил, чтобы Рябенький прошел врачебную экспертизу. В его показаниях много неясного, провалы, как пропасти, и те, кто допрашивает и ведет протокол, обращают на это внимание, находятся в нерешительности и обходят их, стараясь не упустить главное. «Она не уважала меня, я ее очень любил, очень, очень. Я ее убил, потом она стала отдыхать, а я страдал. Потом я подумал: она необыкновенная, она великая, она говорит „я“, и когда она говорит „я“ — это большая сила, необыкновенное чудо. И если я ее убью, она будет отдыхать, но я ее превращу в ничто, ее, то, что было великим, она, она… Она была очень красива, и когда меня любила, была великой, потому что она была всем, а я это все превратил в ничто. Я продолжаю жить, продолжаю быть великим, она же нет, она — ничто. Но мне жалко — о, это она виновата. Я горжусь своей силой, но мне грустно».

Я понимаю твое безумие, мой милый юноша, понимаю твою растерянность перед силой, которая родилась в твоих руках. Но как же ты не понял, что вырастить цветок (или сделать винт) гораздо большее мужество, чем разрушить империю? Нужно время и любовь… Я знаю, что жизнь — это чудо, и смерть меня унижает. Ты призвал на помощь силу унижения. Но тиран велик лишь в глазах трусов. Мне жаль тебя…

Сколько времени прошло? Год, два, несколько лет. В одну из ноябрьских ночей, точнее накануне того, как Томас стал отцом в десятый раз, умерла мать. Я не был в деревне и обо всем узнал здесь, среди шума морских ветров. Фаро — город открытый, здесь нет глухих стен и куполов. Но мой мир — это лагуна стоячих вод, дующий из-за острова ветер. Может, поэтому кто-то там уже знает мое последнее слово, в котором скрыт страх перед пришествием безмолвия, которое освещает и предупреждает. Я женился, заболел, ушел из лицея.