Явление народу

Когда-то в зенитной бригаде судили о Них, как о чем-то несбыточном. В школе единственным представителем сильного пола был старый писклявый завхоз, и в учительской, тоже стонали: «Тут как ни крути, – в доме нужен мужик». Марина Васильевна понимала, что это идет от тоски – затаенной мечты по сверхсиле, способной решить одним махом все бабьи проблемы, что тут больше слов чем надежд… Но до замужества вообразить не могла, каким это будет ничтожным и жалким на деле.

Сродный брат Марины Васильевны Ковалев не признал ее мужа, а сестре объявил: «Да какой он мужчина? Ни футбол, ни рыбалочку с им не обсудишь, в обчем, – некультурный товарищ!»

Глядя как мечется и хлопочет Анна Петровна – жена Ковалева – Марина Васильевна убеждалась, что помощи по хозяйству от брата не больше, чем ей от Ушастика. У самой же Марины Васильевны по законам сурового времени в доме не утихала война не на жизнь, а на смерть с беспорядком и грязью. Сражались семейным расчетом, включая Сереженьку. Здесь постоянно травили какую-то нечисть, сводили следы, подбирали соринки, мыли, скоблили, достигнув сияния, шли по второму заходу: драили, чистили порошками и пастами, тряпками, щетками, шкуркой, достигнув сияния, все начинали сначала.

Мысль о загубленном времени мучила Яковлева, но, спеленутый страхом лишиться семьи, он впрягался в оглоблю «сурового времени», а Марина Васильевна подгоняла привычным упреком: «Сто раз говорила себе, легче сделать самой, чем рассчитывать на ленивую бестолочь?» Если кто-нибудь со стороны упрекал: «Да нельзя же, голубушка, из чистоты делать культ!», она закрывала дискуссию едким вопросом: «А вы предлагаете жить как в хлеву!»

Однажды Евгений Григорьевич заявился домой под хмельком: встретил будто бы фронтового товарища – плакал, спорил, шумел, а потом его крепко рвало. Подумав. Марина Васильевна сделала вывод: погрязнув в дерьме неудач, муженек уже катится вниз по наклонной. Его не удержишь – лучше не стой на пути. К безумцу, способному перечеркнуть одним махом будущность сына, жалости быть не могло: «Не только попойки, сама атмосфера борьбы с разлагающим пьянством калечит ребенка». И когда через месяц Евгений вторично явился хмельным, она подыскала такие слова, что Ушастик не выдержал – закричал истерически: «Будьте вы прокляты оба: и ты, и „суровое время“!»

– Был на фронте, а даже ругаться не научился! – сказала с презрением женщина, выставив его вещи за дверь. В течение месяца Яковлев умолял о прощении, неумело бранил и ее, и «суровое время», наивно требовал сына… Напрасно: к разводу Марина Васильевна подошла с той же тщательностью, с какой относилась к дезинсекции в доме.

Мысленно она поделила мужчин на четыре больших категории. В первой были такие, как Яковлев – истеричные, кадыкастые, впалогрудые хлюпики, склонные к позе, к жеманству. Евгений Григорьевич мог, например, возмущаться тому, что у Бунина «море пахнет арбузами», утверждая, что море у берега – просто большая помойка и если пахнет арбузами – то уж, конечно, гнилыми. Тип этот напивается быстро, а захмелев, предается слезам. Их не жалко. На них противно смотреть. Ко второй разновидности относился грудастый пузан с жирным басом или не терпящим возражения тенором. Этот хрюкает, шумно сопит, когда угрожает и насыщается. Предплечья всегда оттопырены, словно там не желе а гигантские бицепсы. Характер, как говорится «масштабный». Причисленный к этому роду Иван Ковалев мог, например, предложить: «На спор? Выпиваю зараз ведро пива? Ставишь?» Напившись, такие куражатся, хвастают, а потом вдруг откинутся и «дают храпока», – ну прямо как на баяне играют.

К следующей разновидности относился трудяга-молчальник – добрый робкий бычок…, только зверь во хмелю, слепо жаждущий крови. Марина Васильевна не считала мужчин храбрецами, полагая, что есть обстоятельства, при которых отсутствие выбора делает смелым любого.

К четвертому виду она причисляла мужчин, у которых есть цель. Владея чуть ли ни женскою хваткой, они занимаются делом, а не болтают о деле. Таких она даже побаивалась, хотя и считала разумно, что чистого типа в природе скорее всего не встречается.

Внешне семейный разрыв на Марине Васильевне не отразился. Разве что больше стала курить…, и вернулись «ночные налеты», а в них вошел сын. Помноженный на материнское чувство, ужас бессилия превращал эти сны в западню. Еще не проснувшись, бросалась к детской кроватке и пугала ребенка, прикрывая его своим телом.

Школьный предмет свой считала лишь «легким прикосновением к физике». Не ставила себе цель: «прививать вкус к наукам». Но давала знания прочные «на всю жизнь».

Брат Иван попивал, имел из-за этого неприятности, лечился, – не долечился, но вышел на пенсию в срок, подполковником. От скуки работал вахтером в строительном главке почти рядом с домом.