То, что был он из краев далеких, незнакомых, сразу было видно и по платью и по речи не здешней, по обхождению, по боевому его мастерству, конечно, и по тысяче других мелочей. Но и ясно стало Гильде, что не простым воином был Сигмонд в своих далеких краях. Природная непоказная властность, пренебрежение деньгами, гордость его, говорили о высокородном происхождении. Даже не просто высокородном, был витязь у себя на родине сеньером владетельным — герцогом, а может и повыше, крови королевской. Что то тебя, витязь, в наши края злые да кровавые, междуусобными распрями раздираемые, пожарами закопченные, конями повытоптанные занесло из родного дома? Беда ли там какая с тобою приключилась, горе ли? Молчишь, витязь, ничего о себе не рассказываешь. Да и то верно, не ее, гильдиного, ума это дело. А дело ее служить витязю верой и правдой, чтоб не знал он недостатка и лишений во всем, что сделать она сможет. В неоплатном долгу перед тобою, за ласку твою, за избавление от ненавистного Мырлока.
В глубине души, боясь не обманывает ли себя, не принимает ли пустое совпадение за желанное, догадывалась Гильда, что не все так просто в том лесу у костра приключилось. Был какой-то тайный смысл в поступках Сигмондовых, с умыслом звенел он кошелем перед сном. И не малую роль сыграли в этом и грязные россказни Мырлоковы и она, Гильда. Хитроумную сеть незаметно сплел витязь, а Мырлок по подлой своей жадности и попал в нее. Как и есть, одно слово Крысий Хвост надумал, башка стоеросовая, на поживу позарившись, своего благодетеля в ночи сонного зарезать. Вот и уплыла дурная голова окуням на поживу. Погрызут ее речные сыроядцы, погрызут, а на кости наткнутся — выплюнут.
Задула Гильда свечку, тихонько, чтоб Сигмондов сон не потревожить, к нему пододвинулась, под его боком свернулась калачиком, к дыханью ровному прислушивалась. И сквозь подступающий сон марилось ей, что глубокий резон, какая-то высшая справедливость есть в этом мире, И все беды ее, все мытарства не злокозненной судьбой причинены были, а посланы, как суровое испытание. Но, вот, одним ударом клинка обрезал Сигмонд нить ее прошлой жизни, что умышленно узловато сплели Норны под великим деревом Иггдрасиля, и начинается теперь жизнь новая, неизведанная. И зарождалось в ней счастье, какие-то чувства еще неясные, незнакомые, но светлые и радостные. Как человек, весь век в подземелье с лучиной сидевший, однообразием серости взрощенный, вдруг вышел на простор поднебесный и обомлел от картины невиданной, от красок ярких, сочных. И не в силах понять еще разумом своим все многоцветье солнечного мира, но душею к нему раскрытой, к свету устремляется.
Глава 6. КОНТРРАЗВЕДЧИК (ИНЦИДЕНТ 3)
Брюссельский кабинет шефа контрразведки АСД генерала Зиберовича был выдержан исключительно в прагматическом стиле. Шкафы для документов, столы и прочая мебель поблескивала металлом и пластиком, окна затенялись одноцветными жалюзи, стены были пусты, побелка была типа санитарной. Главенствующее место занимал стол Зиберовича, со многими выдвижными ящичками. Буквой "Т" к нему был приставлен второй стол для проведения рабочих совещаний. с каждой стороны стояло по три кресла и одно в торцевой части. Совещания, более чем из восьми членов Зиберович считал «говориловкой». В углу находился еще один рабочий стол для секретаря-стенографиста. Малое число людей из хозяйственной части и бухгалтерии знали какой счет был оплачен знаменитому дизайнеру за создание сверх-рабочей атмосферы этого кабинета.
В настоящий момент все кресла были заняты, что однозначно говорило о крайней экстроординарности сегодняшней повестки дня. Напротив Зиберовича, в торце малого стола сидел заместитель шефа по расследованию Дубненского инцидента. В центральный департамент безопасности АСД он был делегирован правительством Ее Величества, и как истинный британский джентельмен, любую службу воспринимал неизбежным злом, сродни Лондонскому туману и самое большее, что можно сделать, это его просто не замечать. Так и поступал юный отпрыск рода столь древнего, что его корни терялись в глубинах довильгельмовых времен, доставая, как утверждает семейное предание, до легионов Юлия Цезаря. Аристократический выпускник Оксфорда, учившийся вместе с Принцем Уэльским, иногда с удивлением обнаруживал, что находится среди служащего плебса, вечно занятого своими мелкими делишками, мутноватенькими проблемами, снующего, копошащегося, а иногда даже непристойно настырного. Но что можно ожидать от людей низких классов, да к тому же иностранцев! Аристократ хранил подобающую холодную отрешенность.