Язя

– Могу перековать. Хочешь?

– Ну и силён же ты, – прохрипел Третьяк.

– А хочешь узы брачные тебе выкую да жизнь счастливую? – продолжал кузнец. – Или новую?

– Оставь его! – раздался голос.

Появилась в дверях де́вица: красивая, статная, в броню одетая, упёрла руки в бока и грозно на кузнеца глянула.

– Что тебе было велено?

– Не серчай, – ответил кузнец.

– Обучить было велено, коль не умеет!

– Помогу я, помогу, матушка! – засуетился Лёх.

– На словах-то вы все, как на гу́слях, – ухмыльнулась она. – Позже зайду.

– Это кто? – просипел Третьяк, горло потирая.

– Время придёт – сам узнаешь о ней, – ответил одноглазый уклончиво. – Вот народ пошёл невоспитанный. На меня замахнулся, да моим же молотом, в моей же кузнице.

– Не серчай, – извинился ушкуйник. – Всё у вас здесь какое-то дивное.

– Место как место. Спокойное, – ответил Лёх примирительно. – А повязка на глаз – так засела окалина, что не вытащить.

– Что ж, прости меня! Бес попутал, что ль… Ну, учи меня.

Елисей же с Руской тем временем к роднику пошли по воду. Загляделся молодой, как де́вица с вёдрами управляется, с коромысла их не снимая.

– Наказала нам Яська, чтоб не мешали голбешнику, а когда дружок придёт наш, так водой его напоили, – улыбаясь, сказала русая.

– Кто дружок-то ваш?

– Как придёт, так увидишь сам. Только дай воды ему лишь одно ведро.

– Что ж за друг такой, что так воду пьёт?

Наполнила Руска второе ведро и прочь от родника зашагала.

– Друг как друг. С давних пор знаемся.

– Тяжело вам жить здесь приходится?

– Тяжело, да ко всему уж привычные.

Наносили они воды в дом и вернулись к озеру. А места там очень красивые, и трава изумрудная поблёскивает, будто росой покрыта. Смотрит Елисей, а Руска уже на разлапистом дереве, что рядом с озером. Сидит на ветке, качается, ногами болтает. Гля́нула она на молодого, засмеялась, качаться сильнее начала, да увлеклась. Руки соскользнули, да так с той ветки спиной вниз и ухнула. С головою ушла под воду. Засуетился Елисей, сбросил с себя всё тяжёлое, в портах и рубахе за ней нырнул. А в озере была водица прозрачная. Пока нырял, взбаламутил всё, да Ру́си не нашёл. Испугался, пригорюнился, только чувствует, что за ноги его кто-то держит и не может он выплыть. Так и дёрнули его, и под воду ушёл он с головою.

Глаза открыл, а уже на берегу лежит, а рядом Руска сидит, улыбается.

– Напугался?

– Есть такое, – задрожал Елисей.

– Сам не делал так?

– Делал, – признался молодой. – Плохо кончилось.

Замолчала де́вица.

– А скажи, не русалка ты?

– Так давно уж прошла твоя Троица, – вновь улыбнулась русая.

Приподнялся Елисей, будто опомнился, за грудь ухватился, – на месте крест, выдохнул.

– Вроде взрослый ты, а в сказки веруешь, – засмеялась Руся. – Русалкой обзываешься.

Провела рукой своей по волосам его ласково, поднялась, в дом позвала. В избе голбешник хлопотал: с метлой бегал да пыль вздымал, уголь из печи выгребал да обед ставил. Принялась Руска песню петь. Пела так, что он заслушался, на лавку забрался, лапы в шерсть на пузе пристроил и глаза свои кошачьи прикрыл. Посмотрел на это Елисей, сам рядом сел. Пела русая, пела вкрадчиво о невиданном светом городе, красотой своей затмевающем всё, что есть на любой земле. Долго пела… О его жителях, об искусных работах ремесленников, о счастливых детках улыбчивых.

Появился в дверях юноша – голова седа, как у старого, с виду чахлый, лицо измождённое, да одежды на нём дорогущие. Две рубахи на нём: зарукавья, подол да грудь золотом вышиты. Прислонился к двери он, заслушался. Тут заметила Руся, куда Елисей глядит, петь перестала, повернулась.

– Что стоишь?

– Песню слушаю. Проявляю к тебе уважение.

– Принеси воды ему, – наказала русая. – Только сделай так, как сказала я и как хозяюшкой было велено.

Вышел Елисей из избы, поздоровался, притащил ведро воды. Поклонился гость, благодарствовал, присосался жадно. Долго пил. Елисей призадумался: уж не помер ли юноша, стоячи. Осушил ведро седой, вытер рот рукавом, опустил глаза.

– Знаю я, что не велено, но ещё бы мне хоть одно ведро.

Вспомнил Елисей, как когда-то пожадничал: не своей воды пожалел. Молча взял ведро пустое и под взгляды неодобрительные Руски ещё одно полное вынес. Выпил юноша, посмотрел на воина.

– За добро твоё благодарствую. Не забуду. Перед Яськой за тебя заступлюсь, – поклонился, ушёл к озеру.

Зашёл Елисей в избу, Руска там опять улыбается.

– Пожалел его?

– Пожалел.

– Так пойдём с тобой снова по воду.

Долго в кузнице трудились Третьяк с Лёхом: серпы да косы ковали. Кормились, купались да снова в кузню, в жар нестерпимый. Как последний гвоздь ушкуйник выковал, так остановил его кузнец. За труды и за помощь выдал кошель с золотом. В нём монеты новые, невиданные. Облачился ушкуйник в свою одежду и броню, вышел из кузницы. Видит он, как по двору коты чёрные, крупные, будто псы, с Яськой бегают. Она их в телегу запрягает да катается. Раскраснелся Третьяк, обезумел вновь, глядя, как коты к ней ласкаются. Гладит она их по головам, а те не мурлычут – порыкивают. Распрягла Яська котов, стоит и смотрит, как они в лес убегают, рукой вслед им машет.