Язва

Этот кошмарный фарс закончился заранее предвиденной трагедией. Воздух неожиданно помутнел и потемнел, часть пейзажа опрокинулась прямо на глазах у Виллис, и вместо нее появилась черная блестящая стена: все те же доспехи, хоботы, щупальца… «Так это появляется… ниоткуда», — еще успела подумать Виллис. Стена приблизилась к пещерам, потоки пламени затопили их. Гнусный запах паленого, стоны, писк и густой черный дым захлестнули побережье.

А Глопа, конечно, сбежал.

Все было сожжено — и дети, и крысы…

11

Талестра делится впечатлениями. Вот что она говорит:

Уже два часа (относительных) я непрерывно стреляю. Короткие стволы мощных дезинтеграторов раскалились, даже пальцам больно. Хорошо еще, что с «Летающей Иглы» сгрузили оружие, и что Лес, несмотря на свое явно отрицательное отношение к этому, научил меня с ним обращаться. Мор, словно настоящий полицейский, утихомиривал женщин. Они завывали хором в убежище, что в центре лагеря.

Все они изменились, с тех пор, как оказались на этой странной планете. Она называется Гефестионом, говорит Морозов. Находится она на окраине созвездия Лебедя, и Гейнц (электроник), предполагает, что нас туда занесло, как будто приливом… Нет ни дня, ни ночи на тусклом небе в постоянных сумерках, а звезды огромны, как луны Марса, и их слишком много. Призраки разгуливают, как мы с вами, и некоторые — невероятно ужасны.

Но больше всего на нервы действует то, что у времени здесь другое значение.

Такое впечатление, как будто живешь в замедленном фильме. А параллельно течет наше собственное относительное время. Это объясняет присутствие фантомов, говорит Мор. Кажется, что в тонкой структуре времени всегда есть явления или вещи только слегка очерченные, есть отблески и отражения. Здесь же эта тонкая структура особым образом расширяется. Кажется, что прожил на Гефестионе месяц. А по некоторым признакам получается, что прожил три или четыре года. А мне 15 лет.

Я выросла. Волосы у меня стали длинными. Я завязываю их узлом. Как и все женщины «Летающей Иглы», я шью себе платья из чехлов, из парашютов, даже из бинтов. Создается впечатление, что нам придется здесь немного задержаться…

Ведь нужно упомянуть и об этом: мы благополучно приземлились, но у нас почти не осталось горючего. И вот уже месяц (или три года?) Лес, Морозов и Гейнц ищут на этой ненормальной планете город, где может быть склад горючего — город, который не был бы миражом.

Между тем, надо было построить лагерь. Другой лагерь. Ведь мы сели в самом ужасном месте на Гефестионе. Нет — во всей вселенной.

Это остров.

В тот момент, когда мы сели, вода вокруг него была, опять-таки по словам Морозова, цвета «мертвой турчанки». На острове не было никакой растительности — только камни да проволока с колючками. Наш корабль приземлился на ровной площадке, окруженной бараками, вокруг которых валялись кучи того, что я, глядя в перископический телескоп, приняла сначала за сухие ветки. Так как при посадке мы увлекли за собой немало ионизированных частиц из верхних слоев атмосферы, эти кучки слегка светились. Я хотела рассмотреть вблизи, но, как это уже было у рва на Уране, Лес закрыл мне глаза ладонью.

Позднее я привыкла. И все мы привыкли к странным башням, окружающим остров, с которых струился слабый мертвенно-бледный свет, к неподвижным кучам, из которых торчали сухие и скрюченные конечности — кучи трупов, еще при жизни доведенных до такого состояния, что они были похожи на кукол или марионеток. Мы привыкли и к неподвижным часовым у ворот лагеря — и это были мертвецы, стоявшие так уже много гефестионских зим: человеческие тела, вмерзшие в огромные блоки прозрачного льда, который, очевидно, не успевал растаять даже летом. Я спросила, как же они могли туда попасть. Гейнц объяснил это со свойственной ему простотой:

— Их поставили здесь и начали обливать водой — стоял адский холод, а вода была, наверное, теплая, и они промокли до нитки. Потом вода замерзла, и ее продолжали добавлять…

— И они были живые?

— Да, вначале. Что с тобой, Талестра! У тебя насморк или ты плачешь?

— Нет, — отвечала я сдержанно. — Это теплая вода Гефестиона. — Я уже давно научилась избегать их взглядов…

Странно, но на Морозова все это почти не произвело впечатления. Он говорил: «У меня на родине всегда так страдали! Может быть, среди этих ужасных манекенов есть мои предки…» Странно, что большинство из нас может спокойно жить рядом с этими бараками, со скелетами, вытянувшимися на нарах, дохлыми паразитами. Вшивые призраки — разве можно представить что-нибудь подобное?! Но есть, все-таки, место, которое я обхожу стороной. Это просто дорожка, она ведет ко рву, где уложены мертвецы, раздавленные ногами. А сверху табличка с надписью на земном языке:

«Вот пойманные беглецы».

В первые дни этого кошмара многие пассажиры «Летающей Иглы» сходили с ума и даже бросались в озеро. А я стиснула зубы и стала смотреть в другую сторону: у Леса и без того хватало забот.