Языческий алтарь

Он желал Элиану по-прежнему, с разнообразием, привносимым в любовь временем. Кроме того, она ценила его душевную тонкость. Но он подолгу молчал, и чем дальше, тем дольше. Короткими зимними вечерами его долгое молчание открывало двери безмятежной мысленной веранды, где его окоченевшее сердце отогревалось от одних и тех же воображаемых картин. Грезы неизменно уносили его к ребенку, он видел одинаковые сцены и блаженно вспоминал, с какой радостью сторожил когда-то его сон и судьбу.

Переписка

А потом наступил апрельский день 1939 года, когда он впервые почувствовал наступление старости. Она пришла не как зима с медленными снегопадами, парализующая желания, а как обескураживающая весна, отсутствие обновления. В тот день блестел от оттепели горный склон; изящная мадам Жардр поехала в субботнем автобусе в город за покупками. Бьенвеню все не выходил из спальни, и старуха Бобетта несколько раз спрашивала из-за двери, не нужно ли ему чего. К полудню Арман принес письмо от Эфраима. Там рассказывалось о крупных маневрах, о занимаемых «противником» позициях, которые надо захватить, о боевых группах из дюжины солдат и сержанта или капрала каждая. Солдат хвастался, что его назначили стрелком и вручили ему ручной пулемет, а это такая ответственность! Перед ним двигались шестеро стрелков, разведывавших местность и выбиравших наилучшую позицию. Боеприпасы несли пятеро подносчиков.

Арман, водрузив на нос очки, читал письмо медленно, с терпением школьного учителя, диктующего лентяям задачу, а Бьенвеню переживал, что не все усвоит. Главное, ему никак не удавалось представить Маленького Жана в военной форме, среди однополчан, продвигающегося перебежками, как тот сам писал, вдоль изгороди или близ моста, среди сугробов. Ему казалось, что их с повзрослевшим мальчиком разделяет бескрайнее ледяное пространство, расширяющееся с каждым новым, бесцельным днем.

После скромной трапезы на пару с Арманом он взял ружье, зарядил его двумя большими патронами и пошел бродить по лесу. День выдался чудесный, звуки разносились далеко. Арман, тайно следовавший за фермером, услышал два выстрела и бросился к нему, лишившемуся чувств, чтобы отнести его в дом. Позже выяснилось, что управляющему хватило предусмотрительности подсунуть хозяину холостые патроны.

Пока в Коль-де-Варез происходили эти события, старший капрал Бенито (он исполнял обязанности сержанта) участвовал в больших весенних маневрах и был вполне счастлив. Надо сказать, 1938 год, год Мюнхенского договора, кончился для него плохо: падением на замерзшем склоне за два месяца до Рождества, переломом ключицы и отменой увольнения в конце года. Это его крайне удручило, и он принял как благодеяние возобновление подготовки, далекие марш-броски на лыжах или на снегоступах, изматывавшие его физически и отуплявшие…

Вернувшись в казарму после недели на пронизывающем ветру, он получил письмо от Сони Балиновой. На своем бурном и беспорядочном французском она упоминала Чехова, Шаляпина, романы Ирэн Немировской, концерты Рахманинова в Нью-Йорке и небывалый ураган, разрушивший веранду ее дома и испортивший восемь манекенов. Постскриптум на той же самой надушенной бумаге сообщал, что ее сын скончался в своем инвалидном кресле в первый день весны, «вечером чудесного теплого дня, какие часто выдаются у нас в Санкт-Петербурге в начале лета. Между прочим, да будет тебе известно, дорогой Нарцисс, я выполнила желание Григория и положила в его гроб несколько дротиков».

Эфраим изорвал письмо на клочки меньше ногтя на мизинце, потом пожалел и собрал клочки, потом опять передумал и разбросал их. И сжег. И стер из памяти лицо друга, послав его по-русски, без объяснения причин.

А ночью ему приснилось, что Бьенвеню уехал из Коль-де-Варез, чтобы навестить его в Барселоннет, но увяз в снегу. Причем это старого Жардра нисколько не расстроило: сжимая в зубах сигару, он проник в ворота одной из ферм и спокойно зашагал по замерзшей колее большого двора. В дверях конюшни его поджидал мсье Альбер, восседавший в малиновом тюрбане на перевернутом ведре.

– Вот и вы, отец преступника!

– Все образуется, – миролюбиво отозвался фермер. – Вы плохо знаете Маленького Жана. Взгляните, какой подарок я вам принес!

И с легкостью, какую можно почувствовать только во сне, Бьенвеню вынул из кормушки вырубленную из льда маску. Он протянул ее сутенеру, а тот, сдвинув свой красный тюрбан, надел ее на лицо.

– У меня сгорели глаза! У меня сгорели глаза!

Снова сон навязывал свою логику, свои внезапные подмены. Теперь ледяная маска была на Григории. Катясь в инвалидном кресле вниз по склону, он жаловался, что видит из-за этой маски только огонь, и требовал дротики лучшего качества…

На этом месте Эфраим проснулся.

Гражданская жизнь