Язычник

Фургон остановился внизу, на краю пустынной лесной долины. Я подбежал к машине. Лицо Лины было разбито о руль, она была без сознания. Я распахнул кабину, и она вывалилась из машины вместе с сиденьем. Сиденье оказалось оторвано, словно она пыталась катапультироваться во время падения. На поясе ее, под спортивной курткой, я нащупал пистолет. Я вынул его из кобуры и на всякий случай связал стерву остатками портупеи, потом нашел ключи от кузова и отпер фургон. Гроб развернулся и уперся в кабину, зажав Диону в углу.

— Диона… — Во время падения она все же ударилась и была завалена канистрами. По полу растекался бензин. Лицо ее было зеленовато-бледным, на скуле наливалась кровью ссадина. Она слабо улыбнулась, пытаясь отстранить мои руки, когда я ощупывал ее голову, ключицы и плечи. Я вынес ее на воздух и уложил за фургоном на самодельную лежанку из саквояжа и отлетевшего сиденья, потом, пошатываясь, двинулся к лежащей навзничь Лине. Лина шевельнулась, застонала, приоткрыла глаза. Но силы уже возвращались к ней, почувствовав, что связана, она заерзала всем телом, пытаясь вырвать кисти рук из ременной петли.

— Ты убила Наю, ты засадила меня за решетку, ты выдала меня Абадору в первую же ночь?

Синева залила изнутри ее лицо, оно омертвело и лишь в раскрывшихся зрачках металась безумная животная жажда жизни.

— Говори!

— Что говорить? — прошептала она синими губами.

— За что ты убила Ее?

— …Только не стреляй… Не убьешь?

— Говори… тварь.

— Я любила… Я! А не она… Я хотела тебя! Сначала мне поручили просто приглядывать за тобой. Но я не смогла… Твой приятель, этот импотент, жирный бурдюк, набитый спесью, как я ненавидела его… Умоляю, любимый, развяжи…

Ее губы отвердели и налились. Она похотливо скалилась, уверенная в победе. Она выматывала меня, как в бойцовском поединке. И я дрогнул, отступил, слишком хорошо зная, что такое любить.

— Врешь, постельная разведка, шлюхи не могут любить. Если хочешь жить, говори все.

— Ведь ты не будешь стрелять?! Ты не убьешь? — Тяжело дыша, она пыталась выторговать жизнь на остатки своих грязных секретов, и стон ее звучал как приказ.

— Говори все, — прохрипел я.

— Я не хотела ее убивать. Я дождалась, пока ты уйдешь… Хотела сказать ей, чтобы она не смела… Она сама упала… Был сильный дождь… скользко…

— Это не все. Говори, или я тебя пристрелю. Она не могла умереть от падения. Что ты сделала с ней?

— Я испугалась… Камень… Я ударила ее в висок…

Я схватил Лину за шею и дико затряс.

— Это не все… Дальше…

— Я раздела ее… — Лицо Лины сломалось от мучительной гримасы.

— Что ты еще сделала?

— Ничего…

— Врешь, — я передернул затвор пистолета.

Очнувшись от этого звука, Лина заговорила торопливо, давясь словами:

— У нее был зонтик… Я ничего не помню…

— Говори, или я стреляю!

— Я сделала, будто ее насиловали… Чтобы не подумали на меня… Потом испугалась, хотела сжечь…

Уткнувшись в стену фургона, я беззвучно рыдал, чувствуя, что, если через минуту не спущу курок, меня разорвет от ненависти. Вытерев лицо, я обернулся к Лине.

— Я все рассказала тебе, развяжи, — шипела она.

— Еще не все… Говори, зачем ты хотела убить Диону?

— Это не я.

— Кто?

— Этой ночью ее заменили на клона.

— Дальше…

— Клон — умственно неполноценен. Только самое низкое: секс, жадность. Клон почти не умеет говорить, ее держали в саркофаге.

— Почему в саркофаге?

— Это магический якорь. Он сдерживал ее дневную активность. По ночам Лео выгуливал ее, делал питательные инъекции. Я предупреждала их, что это плохо кончится…

— Кого «их»?

— Лео и главу «Синклита». Развяжи, и я все расскажу тебе… Только освободи руки, — заклинала она, протягивая мне скрученные ремнем ладони. — Развяжи меня!

Я еще внутренне сопротивлялся ей. Но женщины-шаманы всегда сильнее мужчин, а Лина многое умела… Она окрутила Лягу, затем Вараксина. Она его и застрелила. Ее пистолет, который я сжимал в руке, — копия вараксинского. В его кабинете пахло знойными духами. Да и сейчас все кругом пожухло от сладкого, почти трупного запаха.

— Какая же ты тварь, постельная разведка.

С трудом одолевая адскую головную боль, я склонился над ней, пытаясь ослабить обмотку на ее запястьях.

Внутри фургона что-то фыркнуло, треснуло, ударило жаром вспыхнувших разом канистр.

— Огонь! — вскрикнула Диона.