Язычник

Абадор проводил танцовщицу аплодисментами. За шелковой завесой ударили яростные африканские тамтамы. В отличие от Белит, лицо пламенной Вевиль было открыто. Абадор пояснил, что она родилась в полудиком пастушеском племени, кочующем по краю нубийской пустыни. Вевиль была черна, как африканская ночь. Вместе с ней ворвался одуряющий запах нагретых благовоний. Ее худое, словно выточенное из агата, тело источало жар и ярко блестело от масла. На шее и бедрах прыгал пышный ворох разноцветных бус, но острые груди и лоснящиеся ягодицы открывались при каждом движении и повороте. Тряска бус завораживала своей первобытностью. То была неистовая пляска миров, вращение черного солнца, среди галактик, разлетающихся цветными шариками, и вихря планетарных орбит. В свете факелов ее кожа отливала дорогим шелком, и я поймал себя на том, что хочу погладить ее розовые ступни, на ощупь проверить гладкость эбенового тела, глубже вдохнуть дикий смолистый аромат.

Потом вновь танцевала восковая Айше. Абадор жадно тянул вино через длинный серебряный стержень и неистово хлопал. Айше всякий раз пугливо вздрагивала и едва не прерывала танца. Глотнув сладкого, тягучего вина, я забыл о времени. Танцовщицы закружились райскими птицами.

— Простите, я вынужден покинуть вас. Что поделаешь — заботы не оставляют и среди роскошного пира. Кстати, — Абадор понизил голос до мурлыканья, — если вы пожелаете, эти три гурии останутся с вами на ночь. Им уже заплачено в счет ваших будущих гонораров… А теперь приватный танец, а я удаляюсь.

Я попытался подняться вслед за управляющим, но ноги не слушались, словно в вино был подмешан гашиш. ИЗ-ЗА шелковой завесы вынырнула Белит. Нет, пожалуй, ее зрелая красота действовала на меня больше, чем прохладная юность Айше и спаленная африканским зноем Вевиль. Для Белит не было загадок в сердцах мужчин, она уже знала, что несчастный гяур, валяющийся на шелковой суфе, покорен и околдован ею. Едва стихла музыка, Белит, взволнованно дыша, уселась на краешек софы, слегка приоткрыла лицо и улыбнулась яркими, прелестными губами. Она была волшебно красива. В памяти мелькнуло неясное воспоминание, какое-то тяжелое, неприятное впечатление, липкое, как скверный сон… Ах, Самарин… А что если Белит всего лишь холодная сексуальная машина и весь ее огонь и страсть — расчетливая ложь? А может быть, ей обещана лишняя пачка зеленых, если удастся соблазнить и удержать меня до утра. Я погладил ее по упругим волосам, поцеловал душистую влажную ладонь.

— Спасибо, Белит. Ты очень красивая… А теперь уходи. «Гоу эвэй!» — Я сделал жест, не терпящий возражений.

Она вскочила и, гневно шурша блестками, исчезла за перегородкой.

Я сполз с измятого ложа и, пошатываясь на нетвердых ногах, вышел в сад. Чуткая тишина ловила каждый звук. Сквозь цветущие ветви холодно смотрела высокая луна. Она уже отмерила половину ночного пути. Меня пробил ледяной озноб: где Диона, что с ней? Пока я валялся, загипнотизированный музыкой и блеском мишуры, она была забыта и брошена без защиты. Через мраморный барьер я спрыгнул на женскую половину, пробежал через анфиладу безлюдных комнат. Помню, я был совершенно бесстрашен. Я нашел ее спальню пустой, повсюду виднелись следы борьбы.

— Где госпожа? Где «леди»? — Я тряс за грудки первого попавшегося прислужника, спящего в беседке.

Он испуганно лепетал по-арабски, вылупив черно-маслянистые глаза.

Я понял только одно слово «Инанн», и короткий взмах руки в сторону пустыни. «Этой ночью мистическая роза распустится во тьме древнего святилища…» Она там! «Господи, не допусти…» — взмолился я, представив на миг, что может произойти с нею в эту минуту.

Я сбросил тяжелый от золотого шитья халат и легко перелез через узорную ограду. Дивный розовый сад окружала пустыня. Я собирался напрямик добраться до храма Инанны.

По щиколотки увязая в белом песке, я бежал в обход оазиса. Справа летела холодная злая луна. Моя резкая, длинная тень скользила слева, и на секунду мне показалось, что рядом со мной широкими прыжками скачет олень или огромный пес, а может быть, оба зверя слились в стремительном беге.

Когда-то Оэлен учил меня ритмичному дыханию, чтобы я мог подолгу бежать за гружеными нартами. И я научился бегать не хуже стайера. Все, чему мы когда-нибудь учились всерьез, может оказаться спасительным. Длительное пребывание среди северных пространств научило меня и особым способам ориентировки. Меня вела и толкала вперед не просто интуиция, а почти звериный нюх.

Вскоре я выбрался на знакомое шоссе. Храм Инанны и «Центр Жизни» разделяло не больше километра. В ярком лунном свете было видно, как на КПП центра разгуливал охранник в серебристом комбинезоне. Я свернул, чтобы укрыться в тени развалин. Пробежал на одном дыхании через длинную галерею разрушенных колонн и внутренний портик. Развалины окружал запущенный сад. Вдоль дорожки белели звезды цветов, похожих на нарциссы. В глубине ночного безмолвия послышался и смолк рокот мотора.