Язычник

После драки в «восьмерке» больничка оказалась переполненной. Начальство почти признало, что погорячилось, и зачинщиков с обеих сторон распихали по разным отрядам и баракам. Крепко спаянных скинов решили раскидать по разным лагерям, ничем не отличающимся от нашего, только еще севернее. Верес валялся в больничке больше двух месяцев, у него были сломаны почти все ребра, выбито колено и поврежден глаз.

— Как же ты дал себя отметелить, Наци?

Разбитые губы прошепелявили:

— Да как в анекдоте, вижу, лом валяется. Я им: «Ну, все, держитесь, гады!» А лом примерз. Вот и наваляли… Будут отправлять в другой лагерь… Жаль расставаться…

Мне уже порядком поднадоела работа в больнице. Как-то накоротке я попросил Умного Мамонта посодействовать моей отправке с группой заключенных в колонию Б-612. Но Умный Мамонт был великим комбинатором. Он намекнул, что свою свободу я должен выкупить. Для этого необходимо было всего-навсего «ограбить» больничку на весь наличный запас «морцифаля». Я долго торговался, пока не сошлись на половине. Это количество морфия я мог сэкономить на инъекциях, списать или по частям выморозить у врача. Оставалось только рассчитаться с кабалой. Верес уже оттрубил половину, оставалось добить осколок срока в другой колонии. Еще четыре весны, и птицы запоют ему об освобождении.

В тот вечер меня словно что-то кольнуло. За кирпичной стеной пилорамы с визгом крутилась пустая циркулярка, хотя смена уже закончилась. Я рванул к дверям лесопилки, против обыкновения, они были заложены изнутри. Сквозь вой привода и дребезжание пилы мне послышались крики и возня. Несколько минут я остервенело колотил ногами в дверь. В образовавшуюся щель выглянуло смуглое, исклеванное оспой лицо.

— Зачем шумишь, дарагой?

В проеме двери я увидал, как несколько зверей за ноги и за руки волокут избитого Вереса к запущенной циркулярке. Бывали случаи, когда зэки случайно падали на вращающийся зубастый диск. Почти всегда это заканчивалось тяжелым увечьем или смертью.

— Стойте, гады!

Выхватив из кучи брака обломок бруса, я саданул по жердине. Жердь треснула и просела вниз. Я ворвался в цех. Щербатый вновь заложил дверь, отрезая мне путь назад.

— Наци, я с тобой! — крикнул я через выбритые до синевы головы. — Ну, суки, кто первый?

Из подошвы я выдернул хорошо запиленный скальпель. Черные струсили, глухо забормотали на своем языке. Одного зазевавшегося зэка охрана всегда спишет, с двоими будет труднее. Я был им хорошо известен. Они бросили Вереса и, перелаиваясь между собой, ушли.

Я поднял Вереса. Лицо его было окровавлено и густо облеплено опилками. Я уложил его, ощупал: кости целы.

— Спас, костоправ.

— Ну, вот и сквитались… Ничего, еще лет сто проживешь…

Он только криво улыбался.

Нас отправляли в колонию Б-612 в самом начале зимы. Это была уже третья моя зима. Я вполне акклиматизировался на Севере, и мысль о том, что еще несколько лет я буду рядом с Вересом, радовала и бодрила меня. Он создавал вокруг себя особое поле напряженной бодрости, которое чувствовали даже служебные псы, натренированные на человечину. Они веселели, начинали прыгать и крутить хвостами.

На шестерых зэков было выделено двое солдат-азиатов. Нам предстояло проехать километров сто по набитому грейдеру.

Зак был разделен решеткой на две половины. В одной на корточках тряслись зэки. В другой корчилась промерзающая охрана. Такие машины должны быть оборудованы стационарной рацией и отдельным обогревом, но там, где обычно помещается рация, темнело пустое гнездо с оборванными проводами. Офицер сидел на высоком сиденье рядом с водителем и беспокойно крутил остроносой головой.

На Север вот-вот должна была опуститься полярная ночь. Сизая мгла висела перед лобовым стеклом, к тому же занималась метель. Было зверски холодно. Охранники в черных нагольных тулупах тоже мерзли и матерились на ломаном русском. Култыхаясь на сугробах и выбоинах, мы ползли по продавленной в грунте колее. Встречные фары били через зарешеченную «форточку». Проехали уже километров сорок, с неба повалил густой снег, и сразу потеплело.

Внезапно мотор засипел и заглох. Офицер и водитель выскочили, задрали капот и стали осматривать мотор. Водитель, не снимая варежек, что-то поправлял в слабом сумеречном свете. Прижавшись к зарешеченной форточке, мы напряженно следили за ними. Вскоре офицер и водитель вновь залезли в машину. Мотор бодро взревел, и мы двинулись дальше.

Пока чинились, метель усилилась. Дворники со скрипом сгоняли со стекол сугробы. Еще минут через сорок мотор снова заглох. Водитель и офицер вновь по очереди шурудили в моторе. Азиаты спали, завернувшись в воротники из лохматой овчины. Сквозь телогрейку, шаронку, сквозь ватные брюки и новое жесткое белье заползал холод. Валенки у многих из нас были выношены и сквозь ветхие сгибы пролезал мороз. Не зная зачем, заключенные стали дубасить в стены зака.

— Цить, братва…

На секунду стало тихо. Сквозь промерзшие стены пробилось журчание.

— Бензин сливают, суки!