Язычник [litres]

Это странное ощущение, поскольку до этого я уже сочинял (именно сочинял) рассказы и повести, которые успешно публиковались в литературных журналах России, но ничего подобного со мной до этого не случалось. Текст сразу же стал отделяться от моей воли, делаясь непослушным, так что я только успевал поворачиваться и воплощать на бумаге те видения, которые преследовали меня днем и ночью. Для этого в кармане у меня всегда был блокнот, так что я мог внезапно остановиться посреди улицы и начать строчить в нем карандашом… А ночью на прикроватной тумбочке обязательно лежало несколько листов бумаги, которые утром я обнаруживал уже заполненными своими каракулями. И, конечно, от заранее обдуманного сюжета не осталось и намека, книга увела меня в совершенно иное пространство, закрутила в совершенно непредсказуемых событиях, столкнула с совершенно иными людьми, которые будто сами собой являлись в тот мир, в который мне самому было позволено заглянуть. Вот, например, такой штрих. Я вдруг стал описывать незапланированный в первоначальном сюжете пожар дома, а писал я книгу уже будучи в Туле, далеко от Курил, утратив практически все связи со курильчанами. Так вот, примчавшись на пожар, я вдруг стал описывать, как горит именно мой курильский родительский дом, в котором я прожил с перерывами долгие годы и в котором родители мои до отъезда на материк жили четверть века. И только спустя еще несколько лет мы узнали, что как раз в тот самый октябрь, когда я писал эти страницы, в те самые дни, дом наш курильский по-настоящему сгорел. Я не знаю, как случилось это совпадение, как найти этому адекватные объяснения.

Если вы ждете сейчас от меня краткого пересказа книги или пояснения каких-то смысловых и философских мотивов текста, то спешу разочаровать вас: мне для этого не хватило и всего романа – чувство недосказанности преследует меня по сей день…

Часть первая

Огонь

Случаются человеческие поселения в глубине дикой природы. На сотни миль – океан в пене, ветер, небо, растрепанное и седое, не знающее ни края, ни препятствий. И если плыть на судне – плыть, а не идти, как мореманы, рисуясь, говорят в присутствии сухопутных, а именно плыть, как они говорят между собой, потому что в шторме ты плывешь и болтаешься, подобно тому веществу в проруби, – если плыть много и много дней подряд, то может показаться, что не будет конца ветру, дождю, волнам, пене. Но одним утром поверхность океана раздастся, и вздыбится обильной тучной зеленью остров с вулканами и сопками в драных облаках, раскинется нелепая городьба на берегу: домики, обитые черным рубероидом, электрические столбы, длинный деревянный склад возле пирса. Мокрая неустроенность, и все держится неизвестно на чем, притулилось на берегу, а где он, берег, твердь, где океан? Хлещет вода со всех сторон: с неба, из океана, потоками с сопок. По улочке, как по реке вброд, против урагана продирается пригнувшийся человек в резиновом плаще. А в миле от берега – городьба из десятка судов на рейде, перемогающихся в широком взбаламученном заливе.

И нужно дождаться ночи, чтобы пришла тишина. Ночью шторм заляжет, на берегу включатся жиденькие огни от электростанции с тремя старыми дизелями, и станут огни тлеть посреди тьмы – будто окаянные сироты побредут с фонарями сквозь дикий мир. Бывали эпохи, когда такие маленькие морские поселения спасали огромную страну. Без хлеба и мяса, она годами сидела на селедке, и весь мир дивился, что голодная страна оставалась жива и воинственна. Теперь, до нового бунта или войны, тихие поселения, как маленькие забытые открывателями государства, будут плыть в собственном времени, ничего не разыскивая, не запоминая пути и не намечая себе никаких причалов в будущем.

* * *

В западном углу океана случайный летний тайфун, накручивая спирали с северо-востока, двое суток уволакивал в непроглядную муть остров и поселок рыбаков на берегу залива. Тайфун валил столбы, рвал провода, опрокидывал сарайчики и теплицы. Дощатый курятник над крутым склоном от страшного удара ветра вдруг распался, и в ревущем потоке закувыркались выломанные доски и выброшенные на волю всклокоченные куры. Налетал горизонтальный заряд ливня, иссекая холодными иглами землю, стены домиков, деревья, травы, всякого живого, что посмел высунуться наружу. На второй день река подняла широкий деревянный мост, медленно развернула, вынесла в море, и волны – короткие, высокие, хлесткие – выплюнули его вместе с пеной на берег по бревнышку, море завалило берег мусором и грязно-желтой пеной.

Люди в домиках два дня томились ожиданием, словно были посажены в старые просмоленные бочки и брошены в волны. И всякий гвидон, прикидывая убытки, затаенно слушал, не разобьет ли бочку о скалы, – допоздна сидел за столом, жег свечные огарки, потягивал дешевую привозную китайскую водку из рисовых отрубей. И жизнь, с ее теплом и мыслями, с надеждами и горестями, будто вся выдавливалась из пространства тайфуном и стекалась в эти маленькие островки: в людей, в их тела, в нежные оболочки.