Язык ада

— Я поищу доктора Бернабе, — сказала она. Мы остались ждать в холле, рядом с лестницей: сквозь грязные окна были видны стены других корпусов, покрытые непонятными надписями. Мне бы хотелось расшифровать каждое слово, каждое написанное там имя, а также найти среди них участников истории, которую некий Брокка навязывал своим читателям.

Минут через пятнадцать появилась высокая, крепкая женщина с квадратной челюстью. Это две разные вещи: сочинить байку для медсестры и для непоколебимого психиатра. Трехо, поднаторевший во лжи явно побольше меня, объяснил ей, зачем мы сюда приехали. Казалось, женщина вся расцвела оттого, что мы заинтересовались ее пациентом. Было заметно, что она гордилась то ли ходом его лечения, то ли ходом его болезни.

— Доктора Конде не было целую неделю. Он всегда заходит поздороваться с нами. Мы очень ценим его внимание к нашему заведению.

— Мы приехали, чтобы прояснить одну вещь. Мы хотим, чтобы доктор продолжал давать консультации в Доме «Спиноза», но теперь — в качестве оплачиваемого научного сотрудника.

— Мне кажется, это правильно и справедливо. С этим больным нужно такое терпение. Доктор Конде приезжает каждую неделю и привозит для работы килограммы бумаг.

— Он помогает ему писать?

— Нет, в этом нет необходимости. Вы же знаете, что люди с этим заболеванием…

Она открыла дверь в маленькую и освещенную комнату. Обстановка была самая скромная: металлическая кровать и стол. (Вернее, горы бумаг, под которыми угадывались стол и металлическая кровать.) Листы бумаги почти полностью покрыли и сидевшего на полу мужчину, который продолжал писать, не обращая на нас внимания. Свет, проникавший сквозь забранное решеткой окно, придавал комнате сверхъестественную белизну. Стены были исписаны, двери были исписаны и даже рубашка мужчины была исписана. Сами по себе слова не несли никакого смысла; они лишь прерывали эту абсолютную белизну.

Человек наконец поднял голову и посмотрел в нашу сторону. У него были огромные серые глаза, узкое лицо, бритая наголо голова. Белки его глаз были испещрены красными прожилками, напоминавшими буквы греческого алфавита.

— Очень молод, — с разочарованием прошептал Трехо. — Это не может быть Брокка.

Карман его поношенной рубашки был забит карандашами и ручками. Он писал крупными буквами, часто меняя орудия труда. Всякий раз он тщательно выбирал цвет, как если бы отдельные слова были связаны с определенными цветами.

— Симптомы? — спросил я.

— Он не может остановиться. Не может не писать, — сказала доктор Бернабе. — Он работает с утра до ночи. Иногда даже во сне его руки ищут бумагу и карандаш и выводят непостижимые знаки. Утром он переписывает это на чистовик.

— А если отобрать у него бумагу и чем писать?

— Однажды мы провели такой эксперимент. — Врач подошла к больному и отвернула рукав его рубашки. Мужчина покорно позволил нам осмотреть его руку, как человек, который не без гордости демонстрирует свою татуировку. Мы увидели красные буквы на коже. — Он нацарапал их ногтями. После этого случая мы следим, чтобы у него всегда были карандаши и бумага.

Пациента звали Русник, ему было двадцать семь лет. В десять часов проявились первые симптомы. Его глаза вспыхнули, словно улавливая сигналы, которые он должен был записать.

— Он нас слышит? Он нас понимает?

— Понимает и слышит. Но он весь в себе; его не беспокоит, что мы обсуждаем его при нем.

— Он говорит, что должен все время писать; если он перестанет писать, окружающий мир исчезнет. Это заболевание встречается очень редко, пока еще даже не существует полного клинического описания. Мы называем его патологической графоманией или болезнью Ван Хольста, по имени первого зарегистрированного больного. Это был служащий национальной библиотеки в Амстердаме: он начал уничтожать имевшиеся у него в доме предметы и заменять их листочками бумаги, на которой писал название этой вещи.

— Но ведь Русник не делает этого…

— Нет. Для него вещи и слова не являются врагами, они могут сосуществовать. В основе его психоза лежит уверенность, что предметы не могут существовать без слов. Фактически он видит обратную связь: вещи — это знаки, которые служат для выражения единственной реальности, языка.

Я спросил у доктора, известно ли ей что-нибудь о Брокке.

— Знакомое имя.

— Он написал рассказ, который переписывают до сих пор.

— А, это старая игра… Я пыталась ее запретить, потому что считаю, что она опасна, но она появляется снова и снова. В конце концов я смирилась. Невозможно сражаться с традицией. Я ограничилась только борьбой с последствиями.

— С какими последствиями?

— С бесконечными повторениями. С мыслями о самоубийстве. С побуждением к греху. Головы наших пациентов — они как минные поля.

— Как работает доктор Конде? — спросил Трехо.