Но здесь нам следует двигаться вперед с чрезвычайной осторожностью. Мы практически ничего не знаем о том, что происходило непосредственно после разделения. Все, с чем мы можем работать, — это редкие и разрозненные фрагменты костей и пара-тройка чрезвычайно примитивных инструментов. Мы вынуждены маневрировать, как мифические гребцы, между Сциллой — рассмотрением этих наших предков как точных копий современных человекообразных — и Харибдой — описанием их на основании интуитивного чувства прекрасного, а не правдоподобия, пользуясь нашей невежественностью как правом печатать деньги.
Среди всех этих теорий происхождения языка, пожалуй, самая привлекательная — это теория о поющих обезьянах.
И музыка, и язык являются универсальными для представителей человеческого рода и присутствуют только у нас. Оба отличаются тем, что имеют комплексную и подчиненную правилам структуру и (в отличие от песен большинства других видов) потенциально являются бесконечными и могут продолжаться сколь угодно долго. Что может быть приятнее и логичнее, чем обнаружить, что они близко связаны друг с другом и имеют единое происхождение?
Вдобавок к такой интуитивной привлекательности, эта гипотеза имеет долгую историю. Идея о тесной связи языка и музыки в их происхождении была высказана еще Руссо и другими философами Просвещения. Дарвин считал, что «нам недалеко до мысли, что прародители человека, женского или мужского пола, или обоих полов, прежде чем они приобрели способность выражать свою взаимную любовь членораздельной речью, старались пленять друг друга музыкальными голосами и ритмом». Согласно Отто Есперсену
У этой гипотезы есть и слабое место, заключающееся в том, что, когда речь идет о наших ближайших родственниках, в их вокализациях может быть найдено столь же мало музыки, сколько и объективной референции. Чтобы найти хоть что-то, выглядящее как предшественник музыкояза, нужно вернуться назад как минимум на уровень гиббонов.
Гиббоны — это относительно недалекие родственники человека, они отделились от общего для нас и человекообразных обезьян предка примерно между двенадцатью и двадцатью миллионами лет назад. И гиббоны поют, в этом нет никакого сомнения. Их песни могут продолжаться до полутора часов — дольше, чем большинство человеческих. Более того, гиббоны поют дуэтами, которые практически всегда состоят из сложившихся пар (гиббоны, в отличие от человекообразных, исключительно моногамны). Поэтому было высказано предположение, что некоторые неопределенные предки человека создавали подобные песни. Спустя какое-то время (по версии Митена, это случилось не раньше, чем возник современный человек, то есть едва ли больше пары сотен тысяч лет назад) музыкояз, который Митен также называет «Хммммм» — холистические, манипулятивные, мультимодальные, музыкальные и подражательные высказывания — должен был распасться на то, что стало музыкой, и то, что стало языком.
В целом (за исключением гипотезы о водном происхождении человекообразных, которая утверждает, что на некотором этапе своей эволюции предки человека жили, по крайней мере частично, в воде) эволюционная наука предпочитает всеобъемлющие объяснения — в них есть неотразимая привлекательность, как у предложений «два по цене одного» в супермаркете. Когда единая общая теория объясняет множество особенностей, она практически всегда предпочитается набору различных объяснений для каждой черты й отдельности. Но в этом конкретном случае такая «зонтичная» теория по целому ряду причин не работает.
Такая теория предполагала бы, чтобы громкая и продолжительная песня некоторого рода исполнялась на протяжении периода в добрый миллион лет, в течение которого предки человека обитали в обширных безлесых саваннах, более сухих и обладающих большей протяженностью, чем саванны, существующие сейчас в некоторых областях Восточной Африки. Почему тогда ранний человек упражнялся в пении в таких условиях?