Язык его пропавшей жены

— Таким образом, — подвел итог Велемир Радомирович, — антиславянская доктрина, создававшаяся столетиями, пустила корни и бурно проросла. И сейчас наступило затмение общественной памяти, своего рода социальная амнезия. И как следствие всего этого — амнезия Праязыка. А ведь русский язык, о чем я уже неоднократно говорил, имеет своим предком праславянский как первооснову всех языков. Хотя его сложный путь от Праязыка требует, конечно же, еще тщательного изучения и неопровержимой доказательной базы. Но приведу напоследок такой пример.

Толбуев вдруг заулыбался, словно вспомнив нечто забавное.

— Однажды мне попалась очень древняя карта Египта, на которой значился город… Самолет. Я настолько опешил, что не сразу поверил своим глазам. Надпись была выполнена арабскими знаками с соблюдением всех правил. В подлинности карты сомнений не было. Работавшие со мной арабы, в том числе и ученые, смысла слова, его семантики, не понимали, а говорили, что это уж очень древнее какое-то, разумеется, родное арабское клише. Но в арабских словарях этого слова не было. Наши же толковые словари ничего, кроме тривиального «летательного аппарата тяжелее воздуха», не давали. То есть определяли смысл слова уже после начала эпохи самолетостроения.

— И как это объясняется? — заинтересовался, наконец-то, Вадим.

— Я только позже докопался, что термином «самолет» постарорусски именовался «паром», «паромная переправа». Даже в XIX веке у нас еще встречался этот смысл, например, в названии известной пароходной кампании «Кавказ и Меркурий»: «пароходная и самолетная кампания».

— И дальше? — поторопила Марина.

— Я бросился к старожилам-арабам. Никто ничего не знал ни о каких паромах, ни о самолетах. И только один очень старый копт вспомнил, что да, действительно, раньше в этом месте была древняя паромная переправа, но потом построили мост. Сознательно оставляю этот пример без комментариев. Но, на мой взгляд, этого вполне достаточно, чтобы начать говорить о древнем слое лексики славянского языка в древнеиранской и древнегреческой ветвях индоевропейской языковой общности. И предположить соответствие праславянского языка и Праязыка человечества.

Проходя мимо магазина «Дары Хилендара», Велемир Радомирович предложил:

— Давайте зайдем, купим что-нибудь к ужину. Да и с пустыми руками являться в гостиницу к дружбанам-аборигенам как-то неудобно.

— Я и сам об этом подумал, — согласился Гаршин.

Марина осталась на улице, а мужчины зашли внутрь. За прилавком стоял Нос и беседовал с Корнем, банным богом Юрьевца.

— Добрый вечер, Гурген! Митрофану Васильевичу — слава! — торжественно произнес Велемир Радомирович. — Нам бы что-нибудь вкусненького. И карпенисионского, конечно. Литров девять.

— Не многовато ли? — усомнился Вадим.

— Мало даже, — подумав, ответил Толбуев. — Давайте двенадцать.

— Рад, что вы вернулись, — сказал Гурген, «потеряв» свой акцент. Это он, наверное, только с незнакомыми покупателями притворялся, а с проверенными говорил «чисто».

— И мне приятно видеть вас вновь, — добавил Митрофан Васильевич. — Прошу завтра со своими друзьями ко мне в парилку. Отделаю по милую душу. Вернее, вытрясу.

— Отлично, я баньку люблю, — обрадовался Иван.

Пока Гурген нагружал продуктами и вином сумки, Митрофан Васильевич отвел Толбуева в сторонку и тихо произнес:

— А вам письмо. Послание. Просили передать лично в руки.

Почувствовав что-то неладное, Велемир Радомирович стал меняться в лице. Вспомнилась та записка, которую он обнаружил на столике в гостинице четыре дня назад. Опять? История действительно ходит по кругу.

— От кого? Кто просил?

— Белая вдова. Третьего числа я был на кладбище, пришел проведать могилку супруги. Вы к тому времени уже уехали из Юрьевца. А она, белая вдова то есть, будто поджидала кого-то. Подошла ко мне сзади, да так, что я чуть рядом с женой не лег. Сунула мне в руку конверт. И сказала: «Передай тому, кто приходил ночью». Ну, я сразу понял, что вам. Это ведь вы после нашего разговора о каббале на кладбище отправились. С тех пор так с собой и ношу. Знал, что вы возвратитесь.

Он вытащил запечатанный конверт и добавил:

— Или порвать? Я бы на вашем месте так и поступил.

— Нет, не надо.

Толбуев принял конверт, мельком взглянув на него. Там было написано всего два слова: «Моему мужу». Он снова похолодел, да еще и мурашки побежали по коже. Похоже на то, что безумие первого июля возвращалось. Не распечатывая, он сунул конверт в карман. Потом, в гостинице. Наедине с собой. Но эта сцена не укрылась от глаз наблюдательного Гаршина. На улице следователь спросил у друга:

— Что он тебе передал? Что-то важное?

— Важнее не бывает. Я тебе после покажу, не сейчас. Сейчас пока давай просто отдохнем и повеселимся. Может быть, напоследок.

— Ой, что-то не нравится мне твое настроение. Это опять как-то с Леной связано?

— Возможно. Обещаю, что ты первым узнаешь. Пока все.

И они пошли дальше, до гостиницы оставалось еще чуть-чуть. И надо было заканчивать «лекцию». Сконцентрировавшись на главном, Велемир Радомирович продолжил: