Язык философии

«Погибнет или не погибнет человечество […] ни человеческое счастье, ни человеческие бедствия не придадут бытию целесообразности, если в нем нет ее, ни отнимут ее, если она есть в нем. Целесообразность в мире есть факт внешний для человека», т. е. это вещь, с которой имеет дело только понимание как существо человека, совсем отдельное от того, чт ос человеком случается или не случается в области его жизненных интересов. «Внешний для человека» не означает здесь безразличный; это значит только, что туда, где для человека всё решается, человеку с его пожеланиями и нежеланиями, выгодами и расчетами доступа нет. Розанов говорил и еще скажет, что человечество держится на этом «внешнем», питаясь только тем смыслом, который дан в понимании, без власти изменить что бы то ни было по своей воле. «Целесообразность в мире есть факт внешний для человека, не подчиненный его воле, и признание или отрицание этого факта есть дело исключительно его познания. Да и не согласится человечество обмануть себя из малодушия, — признать то, чего нет, чтобы сохранить за собой жизнь. А если в тяжелую минуту предсмертного томления оно и сделает это, оно не вынесет долго обмана: тайное сознание, что нет того, ради чего живет оно, заставит людей по одному и не высказываясь оставлять жизнь».

Розанов говорил о себе, что в нем есть что-то нечеловеческое, чудовищное: задумчивость. Для жизни она сделала его непригодным. Но для более долгосрочных предприятий? Еще раз из книги о понимании: «Исследование должно быть направлено не против частных заблуждений и не против частного зла, становящегося в данный момент нестерпимым — как это всегда бывало [т. е. всегда оказывается, что именно сейчас зло сделалось настолько нестерпимым, что не оставляет возможности для мысли, требует немедленных ответных мер]; но, временно оставляя в стороне всё нестерпимое, оно должно вестись в систематическом порядке и должно быть доведено до конца».

Европа вышла из Средних веков не столько национально–культурно–политическим образованием, сколько историческим предприятием. Ренессансом, замыслом апокатастасиса, восстановления целого мира в его истине. Что бы ни говорили посторонние наблюдатели, Европа с тех пор и до сего времени в своем существе — не одна из культур, а продолжающаяся память о той предельной задаче.

У нас в XIX в. Карамзин, Пушкин, Чаадаев показали, что поэзия и мысль России присоединились к начатому Европой восстанию. Россия, разнонациональная, как и Европа, с самого начала была не нацией, а историческим начинанием. Дело всеобщего восстановления так или иначе у Европы и России одно. Ренессанс, и это всего яснее видно у Розанова, был не просто перенят Россией, а укоренился в почве русского мира. Россия, какая она есть и с самого начала была, угадала себя в историческом предприятии возрождения как обязательный или даже ключевой момент. Из-за этого воссоединение с Западом приняло у нас черты ревнительства, соревнования, т. е. убеждения, что без нас нельзя, без нас не вся правда.

Тут слишком большая тема, чтобы к ней легко было подойти даже издали. Разрешим себе одно осторожное предположение. Особенность нашей цивилизации, если оставить пока в стороне огромное дело ее подробного осмысления, сказалась с самого начала и продолжает до сих пор давать о себе знать в том, что за человеком не признается право на самовольное, по его человеческому разумению, устройство в мире. Дело тут, по–видимому, не столько в недостатке индивидуализма или чувства личного достоинства, во всяком случае не в первую очередь в них, сколько в другом, хотелось бы сказать, мудром знании, что никакое самоустройство человека на земле его в конечном счете не устроит. Отсюда и всегдашняя слабость нашего самоуправления, и наша уникальная централизация, построенная на подчеркнутой непритязательности местной общины. С тем же связана и редкостная в сравнении с другими большими странами одинаковость образа жизни и языка на всей территории России. Уважение к целому, стремление к единству возникли сразу при образовании государства и, позволю себе еще одно предположение, едва ли не по отталкиванию от прямо противоположного типа правления. Там, откуда, по преданию, была приглашена власть в Новгород, навыки местного самоуправления были, наоборот, самыми прочными в Европе или даже в мире.