Язык философии

Мысль, внезапно открывшаяся для той правды, что надо следовать всеобщему, тогда как у толпы свое дробное на уме, словно только что за минуту до того была занята работой, заботой гражданина и политика о долге, о всеобщем законе, о распылении людей в толпе. Забота эта вдруг приостановилась, произошла «задержка», но не от усталости и цинизма, а оттого что перед глазами прояснилось другое: толпа не ведая того, но тем вернее находится во власти всеобщего закона. Этому закону неизбежно надо — , должно, в смысле всё равно от него никуда не уйдешь, — а вовсе не только нравственно необходимо (тогда Гераклит сказал бы, скорее, ) следовать. Потому что всеобщий логос так или иначе значим для каждого, . Мыслитель удивленно увидел и в момент внезапного прозрения, прервавшего неотступную заботу, сказал: к каждому человеку незаметно вплотную подступил и исподволь неотвратимо каждого ведет всеобщий логос, только люди толпы не замечают его присутствия в себе, принимают его каждый за свое особое разумение.

Это внезапное видение не повод для эстетических эмоций или для разоблачения человеческих заблуждений. Если люди сами не увидели того, что всего яснее, они не услышат и слов поучения. «Логос этот, сущий всегда, люди не понимают ни до слышания слова, ни услышав о нем слово» (фр. 1). Тут не до разглядывания на досуге и не до просветительства. Тут в тоске и гневе уйдешь в пустыню и будешь, смеясь и плача, метаться там и в негодовании и изумлении отшатываться от людей; а потом всё-таки вернешься в родной город и будешь безумствовать на площадях, выкрикивая никому не понятные загадки и отпугивая боязливых граждан, и умрешь там прямо на площади, потому что уже не надо больше жить, когда всё сказано до конца и люди остались глухи. Биография Гераклита не вяжется ни с досужим любопытствованием о природе, ни с коллективистской тоталитарной проповедью.

«Мир, мир, ослы! — вот проблема философии, мир и больше ничего!» (запись Шопенгауэра из его рукописного наследия [17]). В гераклитовском парадоксе о всеобщем, которое правит всем и которому надоследовать, дает о себе знать то, что всего ближе к нам. Гераклитовское надосвоевременно, со–временно и никогда не станет преодоленным прошлым потому, что свидетельствует не о том, что есть, — тогда оно могло бы стать не обязательно нужным, как надпись «грибы» на стеклянной банке с грибами не совсем обязательна, — а о том, чего нет: о мире. Мы имеем в видунестроение, несогласие. Философское слово необходимо потому, что оно почти единственное, что у нас есть вместо отсутствующего мира. Из-за того, что мира нет, с пропажей слова, указывающего на мир, пропадает и мир. Мира нет, поэтому указать на него, конечно, нельзя. Однако отсутствующий мир присутствует в парадоксальном «надо» Гераклита.

Каким образом миру, которого нет, удается присутствовать в слове мыслителя, мы не знаем. Это его тайна. Но мы обязаны по крайней мере знать, что вся «информация», которая может там находиться или отыскиваться, почти ничего не значит и только отвлекает от сути дела.

Вместо информации философия открывает другое. В , той «задержке», когда человек поднимает глаза от злобы дня и видит вещи в свете мира, они являются как они есть. Без момента принимающего понимания вещей в их истине не было бы свободного отношения к ним.

В мир входит необозримость и неуправляемость. В мире, которым я смог бы распорядиться, мне стало бы, как ни странно, тесно. Если кто не мирится с таким положением дел, не терпит того, что мир нас поднимает как море щепку, если кто хочет утвердиться на своем и запретить миру быть неуправляемым, то это губительно для самоутверждающегося, а при наличии у него достаточных сил — и для мира. Поэтому Гераклит велел в случае пожара не сразу бросаться его тушить, а — это важнее — посмотреть сперва, нет ли в тебе надменности и затушить сначала ее, а потом уже браться за пожар. Собственное мнение всё равно сделало бы тебя таким же бесполезным для общего дела, как и человека, бьющегося в припадке падучей болезни (фр. 43, 46).

III. Опыт чтения

12. Правящая молния .

Во фрагменте Гераклита, стоящем у Дильса под номером 90, огонь объявляется универсальной валютой мира. «Огонь обменивается на всё ( во мн. ч., «всё в мире») и всё — на огонь, как золото на вещи и вещи на золото». Эта мысль у Гераклита не одинока, ср. фр. 30: «Космос […] был всегда и есть и будет огонь вечноживой, зажигающийся соразмерно и гаснущий соразмерно». Слово соразмерно, о котором спорят, взято скорее всего в том смысле, что огня при загорании и вещей при затухании космоса отмеривается строго по золотому курсу, как опять же во фр. 31: земля и море, «поворачиваясь» друг в друга, отмериваются в должном соотношении, «логосе».