Язык Города

Основное свойство «гвардейского лексикона»— Дерзость, которую сегодня с полным правом называют иначе: наглость. «Я ненавижу систему преднамеренной дерзости, — оценил это А. И. Герцен.— Я в ней узнаю все родовые черты прежнего офицерского, помещичьего дантизма, ухарства, переложенные на нравы Васильевского острова и линий его». Безнаказанность вне «своего круга» определяла, с одной стороны, глумливость тона, задиристость, сжатость фраз, командную интонацию, с другой же— определенный набор выражений, не очень значительный набор, но вызывающий по смыслу.

Если чиновник предпочитал старинные витиеватые выражения, чтобы скрыть свою мысль в словесном мусоре, военная косточка в своем молодечестве в любом случае полагалась на иностранное слово. Так повелось уж со времен царя Алексея Михайловича, когда офицерство сплошь было немецким. Сначала немецкие, затем голландские, но больше всего французские словечки самого разного характера вошли в этот жаргон. Некоторые из них закрепились и в литературном языке, но случилось это значительно позже и уже в переносных их значениях.

В одной лишь фразе из описания военной кампании Ф. В. Булгарин употребил много таких слов, в то время еще не известных в широком употреблении: отступить... к подкреплениям и магазинам', шведский партизан Роот [который нападал на русские обозы и затем скрывался в лесах]; он составил себе сильную партию [в исконном смысле слова: 'военный отряд']; истреблял в тыле корпуса провиант; примыкая флангами; батареи были прикрыты шанцами; неприятельский пикет; авангард у самого входа; сия позиция уподоблялась крепости; из первого пункта вступления в перешеек; маскированною батареею; построился во фронт (перед атакой); провел все время на биваках. Магазин, партизан, партия, провиант, фланг, пикет, авангард, позиция, маскировка, фронт, бивак и др.— все это в начале XIX в. варваризмы, слова военного языка, непонятного многим.

Из военного языка пришли в нашу речь броня, депо, дисциплина, кампания, комиссар, лозунг (то, что теперь называется паролем), милиция, палисад, парк, пионеры (в исходном значении этого слова: 'саперы, первыми вышедшие на передний край'), рацион 'солдатский паек', секрет, а позже — субординация, экскурсия 'набег', блокада, кадры и множество других. Сегодня даже трудно себе представить, насколько зависит наш литературный язык от заимствований, полученных через военную речь. В свое время такие слова воспринимались с большими оговорками, их целесообразность подвергалась сомнению. Иронизируя над армейским языком, А. Ф. Вельтман так описывал расположение воинской части: Полковой штаб... расположен был в одной коалиции деревянных строений, получившей название города, но не вступившей еще на степень конкретирования городской особности... Даже «мирное» слово темп пришло из военного жаргона, в котором первоначально означало 'ритм движения на параде'.

В солдатской среде возникали свои выражения, отчасти также связанные с заимствованными словами и на свой лад приспособленные солдатами. О морском министре при Николае I современник выразился так: «Не только лакеи, курьеры, но и он сам отзывались матросским есть вместо хорошо, здесь, слышу, понимаю». Это есть — приноровленное к русскому произношению английское слово yes 'да'. В годы революции широкое хождение получило матросское Даешь? — это тоже искаженное в русском произношении английское do yes. Из специального языка подобные слова довольно часто попадали в общую речь, как глагол дрейфить 'бояться', пришедший из жаргона русских матросов (лечь в дрейф, дрейфовать и др.).

Любопытную подробность обнаруживаем мы сегодня, вчитываясь в те свидетельства из прошлого, которые представляют нам речь военных XIX в. Их пристрастие к иностранным словам несомненно. Более того, зная различные языки, они при случае могут придумать словечко под стать французскому. Но что странно: они решительно и безоговорочно против иностранных слов в русском языке! Как будто монополию на необходимые по службе иноземные слова-новинки они навсегда присвоили себе. И. А. Гончаров описал одного генерала на литературном вечере. Каждый раз, как произносилось новое, неизвестное ему иностранное слово, он вскидывал голову:

«— Слышишь — принципы, это стоит игнорированья... это все новые с своим прогрессом!.. Слышишь... профессор-то: норма... Тенденциозный, утилитаризм!— шептал генерал, пожимая плечами...—Слышишь— абсурд, каково слово! ...Реализм да техника... коалиция, элементы, еще что-то... Атрибуты! — шептал генерал. — Рельефно! шовинист! как еще? Сикофант?..»

Но сам в азарте произносит:

«— Салютую!

— Салютую! — поймал! Что, какое это слово: разве русское? — сказал Сухов.

— Это казенное, значит можно, — отвечал генерал».