Язык Города

Затем было обнаружено, что и сами русские суффиксы обладают свойством придавать любому слову, усиленному ими, значение отвлеченности, т. е. способны порождать «термины», которые, может быть, пока еще никаких научных понятий не выражают, но являются, так сказать, потенциальными понятиями. Скажем, белизна или белость — слова более отвлеченного значения, нежели однокоренные белый или даже бель. Суффикс книжного происхождения -ость особенно полюбился поэтам на рубеже XIX и XX вв. В своих «поэзах» они образовали бесконечное число «терминов» типа безбрежность, весомость, запредель-ность, напевность и даже кошмарность или пьяность. Они же возвели в ранг множественности образования, которые в русском языке употреблялись только в форме единственного числа (тусклости, мимолетности, минутности, едкости, невыразимости, юркости...) и тем самым как бы лишили такие существительные признака отвлеченности, конкретизировали их. Тяготение к приставке без- (безвыходность, безгласность, безбрежность...) еще больше сближает тексты поэтов того времени с языком современной науки, для которого тоже характерно попарное противопоставление по принципу различения признака: гласность — безгласность. Так. через поэтическую речь русские слова вместо прежней отвлеченной многозначности получали терминологически важные свойства: отвлеченность значения (употребление формы множественного числа исключается), привативность противопоставления (позволяет выделить важнейший различительный признак) и точность выражения (при отсутствии многозначности, всегда связанной с образным пониманием предмета или признака).

Собственно говоря, логические структуры заложены в самой системе языка, так что нет резкой грани между понятием, образом или движением эмоций в функциональной завершенности отдельного слова. Подобное их единство в различных актах речи и в разных обстоятельствах способно выявить в контексте значение слова. Ценность слова определяется его употреблением. В каждом отдельном слове запас его смысловой прочности увеличивается от столкновения с другими словами, в связи с расширением контекстов, в которых слово может употребляться. Поэт может предчувствовать дальнейшее смысловое развитие слова, потому что воображение опережает утверждение логических связей между вещами и событиями.

Поэты как бы предчувствуют будущий язык науки, а в научно-популярной литературе новая терминология пробивает себе дорогу. Более того, именно такая литература, особенно оригинальная, а не переводная, на каждом новом витке развития науки подготавливает общественное сознание к восприятию новых научных терминов. Так было в петровские времена, в конце XVIII в., повторялось в 40-е, 60-е, 80-е годы XIX в., всколыхнуло нас на рубеже столетий, чуть не утопило в 30-е годы XX в. и совершенно подавило в наши дни, начиная с 60-х годов.

Менялось и отношение к научному термину. Все чаще его заимствуют целиком, не затрудняя себя ни доведением понятия до сознания современников посредством культурного контекста (ментализация), ни калькированием, ни переводом на русский язык.

Именно язык определяет стиль современного мышления. Каждый по мере сил стремится соответствовать такому стилю, но довольно часто делает это с неким перехлестом (чтобы скорее заметили!), с преувеличениями и ненужным снобизмом узкого специалиста. Это-то и вызывает нарекания со стороны людей, незнакомых с набором терминов или тонко чувствующих родной язык, — неуместность употребления иностранных слов там, где лучше использовать русские. Эта проблема — всемирная; почти во всех странах с развитыми литературными языками сегодня предпринимают попытки очистить язык от ненужных варваризмов.

Очистить от иностранных слов, но не от научных терминов. Дело в том, что, в отличие от простых заимствований, научные термины сегодня не являются Иовами только английского, французского, немецко-1,0 или какого-то иного языка. Термины стали интернациональными, почти всегда они имеют латинский или греческий корень, и в этом смысле являются Немирным достоянием. Таков сегодня язык науки, естественное продолжение латыни — средневекового языка науки.

Смешны претензии современных пуристов, желающих возвратиться к описательно-образным русским словам, заменить ими термины латинского происхождения. Такие попытки уже были в нашей истории. В начале XIX в. А. С. Шишков возражал против терминов: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, акция, энтузиазм, катастрофа, меланхолия, мифология, религия, рецензия, героизм и др. — «на бред похожий язык». Декабрист П. И. Пестель также предлагал иностранные слова заменить русскими: не армия, а рать; не офицер, а чиновник; не солдат, а ратник; не колонна, а толпник; не дивизия, а воерод; не батальон, а сразин; не линия, а рядобой; не штаб, а управа; не дирекция, а равнение. И только в двух случаях такие замены оказались приемлемыми: вместо деташемент — отряд и вместо штандарт — знамя.