Язык и разум человека

Может быть, сравнение неверное. Ученый не просто идет в познании впереди других; он еще и руководитель, он отвечает за то, чтобы те, кто идут поодаль, получили результаты научного познания в «доброкачественном» виде; чтобы подлинная истина, пройдя через чужие руки, не стала ложной; чтобы белое осталось белым, а черное — черным и, став достоянием миллионов, не приобрело одинакового неопределенно-серого оттенка, как это сплошь да рядом бывает. Одним словом, ученый ответствен за то, что узнает о науке массовый читатель. Свою ответственность всегда осознавали и осознают крупнейшие деятели науки, и ею вызвано обращение стольких ученых к перу литератора. Но это еще не все.

Выходя на сцену, актер должен установить незримый и неслышимый контакт с залом. Было бы большой ошибкой думать, что он забывает о зале: он потому только и может играть, что чувствует молчаливое присутствие и напряженное внимание массы зрителей. Без зрителя нет актера. У ученого тоже есть свой «зал», своя аудитория. Вы видели когда-нибудь высокие, но тонкие, хилые белые ростки картофеля, проросшего в теплом погребе? Вот образ ученого, не имеющего аудитории. Если он возможен, в чем я сомневаюсь. В чем сказывается контакт ученого с аудиторией?

Прежде всего в том, что ему никогда не нужно изучать все «с самого начала»: вещи, которые вначале были предметом научной дискуссии, с течением времени становятся общеизвестными. Не нужно в наши дни быть астрономом, чтобы знать о том, что Земля вращается вокруг Солнца по годовой орбите; не нужно быть геофизиком, чтобы знать, что она шар; и не нужно быть химиком, чтобы знать, что такое кислород. Уровень знаний во всем обществе неизменно поднимается, и школьник, будет ли он потом ученым или землекопом, все равно сталкивается с достижениями науки и усваивает их как должное, поскольку они уже «тылы» науки.

Но и само научное познание немыслимо без массовой аудитории. Оно требует применения критерия общественной практики. И ученые идут из институтов на заводы, в поля, за кафедру школьного учителя, чтобы убедиться: моя гипотеза верна.

Наконец, есть еще и третья причина, по которой ученый вынужден обращаться к массовому читателю или слушателю, причина особенно существенная для нас, представителей гуманитарных наук, где прямой контроль со стороны практики редко возможен. Ее можно в популярной формулировке выразить так: мысль, которую ты не можешь выразить простыми словами, логично, понятно и интересно для любого неспециалиста, едва ли имеет действительную научную ценность, ибо она не ясна тебе самому. Все великое просто...

Дело даже не в том, что наука невозможна без «человека с улицы», без массового читателя. Она существует в конечном счете для него. Он, и никто другой, будет носить костюм из нового химического волокна. В его комнате будет гореть электрическая лампочка, питаемая энергией термоядерного синтеза. На его столе будут дымиться бифштексы, ради которых селекционер выводил новую мясную породу скота. На его нужды пойдут деньги, высвобожденные благодаря труду экономиста. Его спасет от смертельного недуга микробиолог... Наука существует не ради науки, а ради общества. Если бы дело обстояло иначе, общество просто не стало бы кормить ученых.

Читателя надо уважать. Но надо, чтобы и он уважал науку, чтобы он не противопоставлял себя ей («я этих ваших университетов не кончал»), а чувствовал себя ее союзником.

Поэтому- то за читателя надо бороться, надо разрушать еще бытующее кое у кого представление о том, что наука своего рода культ, творимый в наглухо запертом храме преисполненными таинственности жрецами.

С гуманитарными науками дело обстоит еще сложнее.

Якак-то видел очень неприятную для меня сцену. Группа школьников шла в Москве по Волхонке. Увидев на одном из домов вывеску: «Институт русского языка Академии наук СССР», они буквально покатились со смеху: такой дикой показалась им мысль, что кто-то может серьезно заниматься — чем? Русским языком!!!

А смешного ничего нет. Не такое уж никчемное дело посвятить свою жизнь тому, что такое язык — как он устроен, как функционирует, для чего нужен. В частности, и потому, что иначе трудно ответить на целый ряд гораздо более важных вопросов. И среди них —вопрос о том, для чего вообще «нужен» человек.

Последний вопрос совсем не такой отвлеченный, как может показаться на первый взгляд. От того, как мы ответим на него, очень многое зависит.

Для одних человек — «это конечное, заключенное между рождением и смертью, исполненное боязнью, греховное создание». Только в страхе раскрывается «подлинная сущность человеческой личности» (Мартин Хайдеггер). «Человеческая жизнь есть всегда жизнь каждого отдельного человека... Общество, или коллектив, не есть нечто человеческое» (Ортега-и-Гассет). «Человечество само по себе не прогрессирует. Нет прогресса человеческой сущности» (Карл Ясперс). Все эти люди — буржуазные философы с известными именами. В их словах очень ясно отразилась человеконенавистническая сущность капиталистического общества.