Язык и революция

В то время можно было услышать с трибун в собраниях и клубах и прочесть в газетах и брошюрах такие выражения, как: «Неужели ужасная гидра аристократии будет всегда возрождаться после своих поражений? Это она изгоняет истинный разум и порядок» («Парижская Революция», № IV, 2 августа 1789 г.)[48]. Затем гидра аристократии превращается в гидру анархии: «Гидра анархии может возродиться из своего пепла; постараемся же уничтожить это чудовище и обезвредить его навсегда» (там же, № VII)[49]. Гидра превратилась в Феникса, чтобы возродиться из своего пепла. «Аристократия кует себе оружие в мастерской свободы» (там же, № IV). «Барышники не спрячутся от бдительного ока человечества, которое их преследует» (№ III). «Доверие, свобода, безопасность – вот источники общественного благоденствия» (Циркуляр Парижского Комитета общественного питания). Лустало (Loustalot) называет эту галиматью «великим принципом». «Гласность – это защита народов» (Bailly). Байи имел честь создать несколько эпических слов, которые были приписаны Жозефу Прюдому. Колонн в статье «Mémoires sur les substances» изображает Неккера имеющим «в виде телохранителя призрак голода и опирающимся на факел восстания». «Дух свободы просыпается; он встает и струит на оба полушария свой божественный свет, свой животворный пламень» (Фоше, Гражданская речь Франклина – Fauchet, Eloge civique de B. Franclin). «Кинжалы клеветы размножились» (Приказ Лафайета 31 июля 1789 г. – Ordre du jour de Lafayette 31 juillet 1789). «Когда нация устремляется от рабского ничтожества к созданию свободы» (Мирабо). Революция так разожгла вдохновение холодного педанта Лагарпа, что надев красный колпак, он объявил: «Железо пьет кровь, кровь насыщает его ненавистью, а ненависть несет смерть». «Народ может навсегда утвердить свободу, только начертав закон, который он будет поддерживать остриями своих штыков» (Billaud de Varenne, Discours 19 décembre 1792 – Бийо де-Варенн, речь 19 декабря 1792 г.). «Граждане ждут от Наполеона Бонапарта, чтобы он навсегда заткнул кратер революций» (Bulletin de Paris, 12 Thermidor, an X – Парижский бюллетень, 12 Термидора, год X). «Писатели, сыновья революционной бури». «Желчь, трижды вскипевшая, окружает его сердце точно кремневой стеной». «Когда огниво анархии ударит по нервам его сердца, – сердце извергает огонь» (Fauchet, Journal des amis, – Фоше, Газета для друзей).

«Несчастие – горнило, в котором бог закаляет душу» (Bulletin de Paris, Парижский бюллетень). «Трагедия – исполин, поддерживающий нравственность человека» (La tragédie est le colosse de l’homme moral. «Décade philosophique», Thermidor, an VIII. – «Философская декада», Термидор, год VIII). «Бог – это вечный девственник вселенной» (Dieu est l’éternel célibataire des mondes. – Шатобриан, «Гений Христианства»)[50]. «Таинственное целомудрие луны в прохладных просторах ночи» (там же). «Умирающие уста Аталы приоткрылись, и его язык вытянулся навстречу телу Господню, которое поднесла ему рука священника» (Шатобриан, «Атала»).

Литература изображала безнадежность и тщетность человеческого величия. «Земля – это только прах мертвецов, смоченный слезами живых» («Атала»). «Слава – это только траур счастья» (М-м де Сталь). «Только через смерть нравственность проникла в жизнь» («Гений Христианства»). «Смерть – это полунебытие, придуманное для того, чтобы грешник почувствовал весь ужас полного небытия» (там же).

Количество глупостей утроилось в то время. Чтобы судить, насколько этот язык, уснащенный прилагательными, метафорами и антитезами, был чужд языку XVIII в., достаточно вспомнить жалобы Вольтера, негодовавшего на неумелое введение английских слов (redingote от riding coat – платье для верховой езды, boulingrin от bowling green – лужайка, на которой играют в мяч, и т.д.), и возмущенного иносказательными выражениями, как: «зажечь факел восстания», «мой разум сыплет искры», «у трона свои обычаи», «судьба разбрасывает тайны», «рыцари уходили в могилы, увлекая за собой своих победоносных врагов». Морелле, бывший немым от негодования свидетелем метафорических и антитетических оргий Революции, нашел в своем старом сердце достаточно пуризма, чтобы прийти в негодование от слога «Аталы» и спросить, «во что же превратится французский вкус, язык и литература, если разрешаются такие выражения, как: „пить волшебство с ее губ“, „огненные луны“, „голоса одиночества угасали“, „влажная почва шептала“, „возгласы рек“, „трупы сосен и дубов“, „столбы дыма, осаждающие облака и изрыгающие молнии“»[51] и т.д. Современные читатели, которые знают и худшие выражения, с трудом могут понять гнев и отчаяние Вольтера и Морелле.