Язык как инстинкт

Итак, теперь мы знаем, какие биологические свойства появляются благодаря естественному отбору, а какие — благодаря другим эволюционным процессам. А как же насчет языка? На мой взгляд, вывод неизбежен. Во всех вопросах, затронутых в этой книге, делался акцент на связанную с адаптацией сложность языкового инстинкта. Он состоит из многих частей: синтаксиса с его дискретной комбинаторной системой, строящей структуры непосредственно составляющих; морфологии — второй дискретной комбинаторной системы, строящей слова; емкой лексики; частично перестраивающегося речевого аппарата; фонологических правил и структур; восприятия речи; алгоритмов синтаксического анализа; алгоритмов овладения языком. В физическом смысле эти части представляют собой хитроумно структурированные нейронные системы, заложенные благодаря последовательности генетических событий, каждое из которых происходило в четко отведенное время. То, чем являются эти системы, — невероятный дар — способность передавать бесконечное количество точно структурированных мыслей из головы в голову с помощью модулирования воздуха на выдохе. Этот дар, очевидно, полезен для размножения — вспомните притчу Уильямса о Гансе и Фрице, которым велели держаться подальше от огня и не играть с саблезубым тигром. Возбудите нейронную сеть в случайно выбранных местах или случайным образом исказите речевой аппарат — и в итоге вы не получите систему с такими возможностями. Языковой инстинкт, как и глаз, — это пример того, что Дарвин называл «тем совершенством структуры и коадаптации, которое по праву вызывает наше восхищение», и, будучи таковой, оно несет безошибочно определяемую печать природного творца — естественного отбора.

Если Хомский согласен с тем, что в грамматике прослеживается сложное строение, но скептически настроен в отношении того, что это сделано естественным отбором, то какую альтернативу он может предложить? Им постоянно упоминается физический закон. Так же как летучая рыба обречена вернуться в воду, а состоящие из кальция кости обречены быть белыми, так же и человеческий мозг, насколько мы об этом знаем, может быть обречен содержать системы Универсальной Грамматики. Хомский пишет:

Эти умения [например, обучаемость грамматике] вполне могли возникнуть как сопутствующие структурным свойствам мозга, развившимся по другим причинам. Предположим, что естественный отбор шел в направлении большего мозга, большей поверхности коры, настройки полушарий на обработку аналитической информации, или многих других структурных свойств, которые можно себе представить. Мозг, получившийся в результате такой эволюции, вполне мог иметь любые особые свойства, которые не были специально отобраны; в этом не было бы никакого чуда, это была бы нормальная работа эволюции. В настоящее время мы не имеем никакого представления, как действуют физические законы, когда 10¹⁰ нейронов размещают в объеме, аналогичном объему баскетбольного мяча, при особых условиях, сопровождавших человеческую эволюцию.

Мы можем и не иметь никакого представления, так же, как мы не знаем, какие физические законы действуют в тех особых условиях, когда ураган проносится по свалке, но возможность того, что существует какое-то еще не открытое следствие из физических законов, заставившее бы человеческий мозг, имеющий определенный объем и форму, выработать схему Универсальной Грамматики, кажется маловероятным по многим причинам.

Какой набор физических законов на микроскопическом уровне может заставить поверхностную молекулу выслать вперед аксон через толщу вспомогательных клеток, чтобы он вступил во взаимодействие с миллионом других таких же молекул с целью объединиться именно в те системы, которые смогут в результате дать что-либо столь же полезное для разумных, социальных особей, как язык с грамматикой? Все астрономическое количество вариантов соединения нейронов в сеть могло бы наверняка привести к чему-то другому — к ультразвуку летучей мыши, строительству гнезда, брачным танцам или, наиболее вероятно, к беспорядочному нейронному шуму.