Язык мой - друг мой

Я с удовольствием перешел на родной язык. Горовиц обрадовался русской речи и сразу же предложил обращаться друг к другу по имени: Володя — Витя… При этом он заметил, что вообще предпочитает, чтобы на любом языке его называли Володей.

Выпили немного вина, и Володя повел нас по комнатам своего дома, показывая картины всемирно известных мастеров. Я знал, что он давно уже не дает публичных концертов, и спросил: «Володя, а почему вы перестали выступать?» Горовиц с готовностью ответил, что ему однажды до чертиков надоела вся эта концертная деятельность и особенно то, что с ней связано: необходимость колесить по разным городам, надевать смокинг или, хуже того, фрак, сидеть за роялем до позднего вечера, а потом тащиться на скучный прием и общаться с неинтересными людьми. Затем, помолчав, добавил, что, конечно же, времени он не теряет и часами сидит за роялем и даже иногда выступает, но в обычном костюме и в основном днем, перед молодежью в университетах.

На мой довольно нескромный вопрос о том, на что тогда он живет, Володя усмехнулся и показал рукой на окружающие нас шедевры живописи.

Мы вернулись в гостиную. Я ждал, что же будет дальше. Чувствовал, что мой друг Лайонс не будет самим собой, если вечер закончится просто разговором, даже если это разговор с таким великим музыкантом, как Горовиц. Так оно и вышло. Лайонс пригласил нас в тот же вечер в Гринвич Виллидж, гнездо богемной жизни ночного Нью-Йорка. В те годы там существовали своеобразные коммуны художников, музыкантов, литераторов и актеров. Это были хиппи, «дети цветов». Они потребляли травку и другие наркотики, носили длинные волосы, слушали усиленный могучей электроникой рок-н-ролл…

Мы вскоре оказались в этом богемном районе, где двери ресторанов, кафе, баров и джаз-клубов не закрываются допоздна. Все его улочки кишат туристами и полицейскими. Но порядок, в русском понимании этого слова, американцы особо не нарушают.

Лайонс привел нашу компанию в ночной клуб «Электрический цирк». Хозяин ожидал нас у дверей. Мы окунулись в мир грохочущей электромузыки, множества хиппующих молодых людей, где никто не обращал на нас никакого внимания. Лозунг того поколения американской молодежи: «Каждый должен делать свое дело!» В данном случае нашим делом являлось лишь любопытство, и никто нам не мешал его проявлять. Гремела музыка, юноши и девушки извивались в танце. Володя протискивался между танцующими, глаза его горели восторженным огнем. Со сцены выкрикивали какие-то команды, молодые люди моментально им подчинялись и меняли стиль танца. Мелькал пульсирующий свет. Но я смотрел на мастера-исполнителя классической музыки. Мне казалось, что Володя заворожен этим действом.

В «Электрическом цирке» было несколько залов на разных этажах. В одном из них стоял несусветный грохот, в другом — тишина, молодые люди разговаривали между собой почти шепотом. В следующем зале выставлялись художники. Словом, «Электрический цирк» приносил радость американской молодежи. Это была их любимая «деревня» («виллидж»).

Пробыв там около часа, мы вышли на улицу и направились в небольшой ресторанчик, где нас также ожидали благодаря всемогущему Леонарду. Здесь мы насладились тишиной и уютом. Я спросил Володю, как же он, с его утонченным классическим музыкальным слухом, вынес «Электрический цирк». Горовиц улыбнулся и ответил:

— Витя, я же знал, куда иду!

Сказав это, он демонстративно вынул из ушей резиновые беруши.

Леонард в Москве

Довелось мне однажды принимать Лайонса в Москве. Он приехал вместе с труппой чернокожих американских артистов, привезших на гастроли в столицу оперу Гершвина «Порги и Бесс». И тут, как говорится, у нас не обошлось без накладки. Мы с женой решили пригласить Леонарда на эстрадный концерт Ленинградского мюзик-холла. Наша знакомая, работавшая в Москонцерте, пообещала заказать билеты.

В назначенный час Леонард был у нас дома. Мы посидели, перекусили, поговорили и отправились в Театр Советской Армии, где должен был состояться концерт. Приехали на такси. Я подошел к окошку администратора и представился. Никакой реакции. Волосы на голове моей стали, образно говоря, выпрямляясь, подниматься. Увы, ни в одном списке мы не значились. Я лихорадочно стал объяснять администратору, какого гостя я привел, в Нью-Йорке двери всех бродвейских театров буквально распахиваются перед ним. После продолжительных переговоров мне все-таки дали билеты, однако на самые верхние места.