Язык, мышление, действительность

Этот биографический очерк я не могу закончить, не сказав несколько слов о личности Уорфа и его привычках в работе. Прежде всего, он был способен на чрезвычайно глубокое и устойчивое сосредоточение. Ни к чему не относился легковесно или небрежно. Свидетельством его скрупулезности являются его рукописи, написанные карандашом, аккуратным и всегда разборчивым почерком; в машинописных текстах ошибки встречаются крайне редко (он почти всегда сам набирал научные труды и письма). Он был готов работать практически бесконечно: опубликованные им работы составляют лишь малую часть рукописного материала, а его записные книжки поистине необъятны. Не задумываясь, он при необходимости переписывал – от руки или на машинке – страницу за страницей развернутые языковедческие тексты. В письменных работах он умел излагать свои мысли творчески, убедительно и непринужденно; зачастую первый черновик с минимальными правками становился финальным вариантом. Тем не менее он почти всегда делал карандашный черновик перед набором текста, даже для переписки. Такая неутомимая преданность науке, несомненно, отнимала у Уорфа силы и здоровье, хотя утомленным он никогда не выглядел. Он обычно работал до поздней ночи, отдыхал, лишь ненадолго засыпая или проигрывая что-нибудь из классики на своей пианоле. Строго расписания не придерживался, и мог как опаздывать, так и задерживаться допоздна на работе, но всегда успевал сделать многое. В качестве физической нагрузки он любил пешие прогулки, часто проходя 7–8 километров от работы до дома в Уэдерсфилде, с возможной остановкой по пути в Библиотеке Уоткинсона.

Светская жизнь не играла в его жизни существенной роли, за исключением общения с коллегами-лингвистами. Он поддерживал атмосферу жизнерадостного любопытства, и ему всегда было что сказать интересного и нового. Как я уже писал в другом месте, Уорф был спокойным, вдумчивым преподавателем; он не боялся подолгу молчать, если пытался вспомнить что-то или обдумать какую-то проблему. Однако когда он начинал рассказывать мне о каком-то своем новом озарении, плавность и ясность его речи была просто потрясающей. Поведением он не походил ни на ученого, ни на предпринимателя, а производил впечатление спокойного, неторопливого, непринужденного творца. Ему была совершенно чужда корысть, и все мы будем помнить его за то, как щедро он делился своими замечательными мыслями.

II

Название этого сборника «Язык, мышление, действительность» – это название книги, которую Уорф надеялся написать и краткий набросок которой можно найти среди бумаг, оставшихся после его смерти. Книга должна была быть посвящена памяти Эдварда Сепира и Антуана Фабра д’Оливе, и в ней предполагалось изложить значение языка и науки о нем для прояснения наших представлений о внешнем мире. В примечаниях указано, что книга, задуманная как учебник для колледжей и снабженная соответствующими тестами в конце глав, должна была содержать в приложении языковые очерки латинского, греческого, иврита, языков кота, ацтеков, хопи, шони, русского, китайского и японского. Эта книга, разумеется, так и не была написана, но я считаю, что ее название вполне подходит для настоящего издания, в которое вошли почти все работы Уорфа, относящиеся к тому, что он называл принципом лингвистической относительности. Принцип этот на правах гипотезы гласит, что структура языка влияет на то, как человек понимает действительность и как в соответствии с этим пониманием себя ведет. В настоящее издание также включены наиболее интересные и полезные, на наш взгляд, работы Уорфа по общему языкознанию и вопросам изучения языков Центральной и Северной Америки.