Язык, онтология и реализм

Согласно Патнэму, метафизический реалист не может воспользоваться данным доказательством, так как он не способен объяснить отношение референции, тогда как, если мы откажемся от метафизического реализма, то сможем отбросить гипотезу о мозгах в сосуде как «чисто лингвистическую конструкцию» или «историю», поскольку нельзя найти наблюдателя, кроме Бога, с позиции которого эта история могла бы быть рассказана, ибо эта гипотеза «с самого начала предполагает понимание истины с точки зрения Бога» [Putnam, 1981, p. 50]. Таким образом, согласно Патнэму, скептицизм — это порождение метафизического реализма, неизбежная расплата за «эпистемический разрыв» между сознанием и миром. Этот вывод, как, впрочем, и способ преодоления скептицизма, не новы: их предложил в свое время Кант (говоривший, правда, не о метафизическом, а о трансцендентальном реализме), однако Патнэм и не скрывает, что его концепция внутреннего реализма имеет корни в философии Канта.

Теоретико-модельный аргумент Патнэма, названный так потому, что он опирается на теорию моделей [131] и известный результат, полученный в этой теории, — теорему Левенгейма — Сколема [132], также призван выявить проблематичность референции, как она понимается в метафизическом реализме. Поскольку этот аргумент носит довольно технический характер, мы укажем лишь его основную идею. Непосредственным объектом критики для Патнэма в этом аргументе выступает распространенное представление о том, как устанавливается интерпретация нашего языка, т. е. как присваиваются экстенсионалы или интенсионалы словам и выражениям. По его словам, «трудность, с которой сталкивается общепринятая точка зрения, связана с тем, что здесь делается попытка установить экстенсионалы или интенсионалы отдельных терминов через установление условий истинности предложений в целом» [Putnam, 1981, p. 32–33]. Однако, как показывает Патнэм в своем аргументе, можно задать абсолютно различные интерпретации языка, которые тем не менее сохранят истинностное значение каждого предложения в неизменном виде, т. е. никакого приписывания истинностных значений какому-либо классу целых предложений не может быть достаточно для установления референции терминов и предикатов. А это означает, что невозможно выделить какое-либо единственное отношение референции между терминами и их референтами в качестве отношения соответствия, а стало быть, это опровергает метафизический реализм, связанный с допущением такого выделенного отношения соответствия между языком и реальностью.

По сути, полученный Патнэмом результат согласуется с тезисом непостижимости, или неопределенности, референции Куайна, но здесь есть два важных различия. Во-первых, вывод Патнэма является более сильным: если у Куайна переинтерпретации, сохраняющие в неизменном виде истинностное значение предложения, тесно связаны со стандартной интерпретацией (так, «гавагай» из известного примера может обозначать кролика, временной срез кролика и т. п.), то Патнэм своим доказательством устраняет все ограничения для интерпретации и поэтому, с его точки зрения, один и тот же термин может иметь в качестве референтов и столы, и трубы, и звезды, и все что угодно. Во-вторых, в отличие от Куайна Патнэм полагает, что как только мы отбросим метафизический реализм, для которого теоретико-модельный аргумент несет разрушительные последствия [133], отношение референции перестанет быть проблематичным, поскольку оно будет жестко установлено в рамках принятой концептуальной схемы.

В целом, по мнению Патнэма, метафизический реализм ответствен и за появление многих других «дихотомий», которые как оковы сдерживают мышление философов и обычных людей. К ним он относит противопоставление объективности и субъективности в понимании истины, антитезу «факт-ценность», истолкование рациональности или как некоторого вечного и неизменного Органона, или как набора норм и правил, специфичного для каждой отдельной культуры, и многие другие. Свою задачу Патнэм видит в том, чтобы сформулировать альтернативную «философскую перспективу», в которой указанные полярности и прежде всего проблематичность референции оказываются преодоленными. Эту философскую перспективу он назвал интерналистской и ее истоки усмотрел в философии Канта [134], а свою концепцию, как уже отмечалось, определил как внутренний реализм.